— Правда, красивые?
— Очень, — говорит Анна, но без убежденности. Мюриет начинает беспокоиться.
— Я думаю, они прекрасные.
— Конечно.
— Вот я чего хочу. Когда разбогатею, у меня будет такая.
— И что ты собираешься с ней делать?
— Я возьму Натана. Возьму его, и мы уплывем прочь отсюда, на запад. — Она декламирует фразу, как будто выучила наизусть. Будто слова написаны большими буквами: УПЛЫТЬ ПРОЧЬ.
— Я искала его, — говорит Анна, и Мюриет стонет:
— Вы всегда кого-то ищете.
— И что в этом плохого?
— Анна, — терпеливо, — люди пытаются веселиться.
— Может, я хочу веселиться с Натаном.
— Ну, так у вас ничего не выйдет, потому что вы веселитесь со мной.
— Мы могли бы повеселиться втроем, нет? Ты его видела?
— Вряд ли. — Мюриет распускает волосы. Собирает в хвост, распускает.
— Ты не знаешь, видела его или нет?
— По-моему, я забыла, — говорит она и затем, смягчаясь: — Идемте.
— Куда на этот раз?
— Никуда. Вам нужно погулять. — Она идет на восточную галерею, Анна вслед за ней. Они тихонько разговаривают, доски под ногами скользкие и темные.
— Что вы будете делать, когда приплывете к своему закату?
— Что захотим. У нас будут запасы. Еда, лекарства, компьютерные игры, деньги.
— Как Сова и Кот[9]. Все облепленные пятифунтовыми банкнотами.
— Что?
— Ничего. Неплохо.
— Вы тоже можете с нами поплыть, если хотите.
— Правда?
— Можете быть моим личным налоговым инспектором. Только там не будет никаких налогов. Вам так будет веселее.
— Это точно.
В темноте ее смех звучит гулко, как во сне. Она молчит. Ей лучше, еда и сердечность привели ее в чувство, опьянение рассеялось, и вместе с ним головная боль. Она чувствует, как девочка идет рядом, уверенно созидая собственный мир. С закатами.
Они доходят до северного крыла. Здесь уже больше нет ниш и скамеек, и людей не видно. Ветер сильнее, переносит наконец лондонский январь через реку, и Мюриет прижимается к Анне. Как кошка в поисках тепла, думает Анна, и опять вспоминает стих, и сына Джона, похожего на Сову долговязого мальчика, и то, о чем рассказывает ему отец.
— А Натан? — спрашивает она. Но осторожно, она уже не просто задает вопросы. — Кем будет Натан?
— Кем захочет. Он все знает.
— Никто не знает всего.
— Конечно, нет, это просто так говорят. Но он умеет управлять лодкой. Умеет читать путь по звездам. Знает, как написать код. Отец его научил. Он все знает про цифры. — И затем, вдогонку: — Он знает, что вы хотите с ним поговорить.
— Да?
Она, не глядя, догадывается, что девочка пожимает плечами.
— Он знал с тех пор, как вы пришли. На озере, еще тогда знал. Он не хочет говорить с вами.
— Он сказал, о чем я хочу с ним поговорить?
— О том, что ему рассказывал мистер Лоу, — словно это само собой разумеется, словно то, что мог сказать мистер Лоу, неинтересно, как разговор за ужином. Они снова опираются на перила, бок о бок, склонившись над жасмином.
— И что Джон ему рассказывал?
— Так смешно, вы называете его Джон. Все остальные зовут его мистер Лоу.
— Что мистер Лоу рассказывал Натану? — она в нетерпении выпрямляется.
— Я не знаю, мне он не рассказывал, — говорит Мюриет, без вредности, но будто желая позабавиться. — А если бы сказал, я бы не рассказала вам.
— Почему?
— Потому что это секрет.
— О нет, опять секреты!
— Да. И знаете что? У всех должны быть секреты. А вы задаете слишком много вопросов.
— Может, и так. Ладно, тогда скажи, ты сможешь сохранить секрет?
— Возможно.
— Если бы я не должна была это делать, я никого ни о чем не стала бы спрашивать.
Стоп. В темноте Мюриет поворачивает к ней лицо, изумленное, как луна.
— Но это ваша работа, все про людей узнавать. Вам это нравится, вы сами говорили. Правда?
— Правда.
— Ого. — Мюриет понижает голос. — Вы разве больше не любите свою работу?
— Иногда. В конце я узнаю кучу вещей о куче людей. Это бывает тяжело, узнавать секреты, и еще тяжелее их хранить.
— Я знаю.
— Откуда?
— Из-за Натана, — говорит Мюриет, думает вслух, голос ее растворяется в ночном воздухе.
— Из-за Натана. Но ведь он должен быть счастлив. Раз у него есть общий секрет с отцом. Он должен гордиться.
Молчание. Анне кажется, в лице Мюриет появилось что-то новое. Намек на сопротивление или беспокойство, словно что-то случилось с их разговором, с их беседой о закатах, и она почти поняла, что, но пока не совсем, не до конца.
— А он несчастлив?
— Нет. — Голос затихает. — Холодно. Я хочу в дом.
— Еще минуту, — говорит Анна, и если бы кто-нибудь видел ее сейчас, то заметил бы ее взгляд. Взгляд инспектора — не холодный, или враждебный, или жестокий, но мягкий, внимательный и ясный. Так хирург смотрит на яремную вену.
Она же инспектор, в конце концов. Она уже некоторое время допрашивает Мюриет и сознает это, даже если девочка не подозревает. Анна потратила треть своей жизни, добывая информацию, она это умеет и ни секунды не сомневается: тут есть что выяснять.
По крайней мере, еще один секрет ей хочется узнать и сохранить, если сможет, если сумеет. Не для Налоговой, она здесь не как Налоговая. Она здесь сама по себе. Она хочет понять Джона Лоу для себя.
— Я говорила с Аннели. Она сказала мне, почему Натан тогда плавал.
— Она не знает, почему. Почему?
— Из-за Хелен.
— А еще?
— Так он вредит себе.
— Он не
— Так она сказала. Она сказала, что он меняет лечение.
— Да, но…
— Она сказала, что это началось прошлым летом.
— Да, но все в порядке, потому что он знает, как это делать, это эксперимент, он все в этом понимает,
