момент военных, однако на узких улочках казалось – сотни и тысячи.
Весенняя распутица выступила в роли миротворца, разведя две враждующих армии и уже третий месяц не позволяя вести боевые действия. Она же сильно мешала подвозу, и потому на обеих половинах Пруссии – как той, что была захвачена французами, так и другой, удерживаемой русскими, – было голодновато и уныло.
Но день сегодня выдался солнечный, повеяло теплом, и этот в общем-то пустяк заставил забыть о бытовых неудобствах.
Как всегда бывает в такое время, кое-кто не спешил снять серые шинели. Зато другие уже щеголяли в одних мундирах, и среди темной зелени пехоты мелькали казачьи чекмени, белые кирасирские колеты и яркая цветная форма гусар. Разнообразные дела привели в небольшой тыловой городок представителей многих российских полков, словно судьба решила подразнить прусских обывательниц видом настоящих мужчин.
Но даже на этом фоне вид трех александрийских гусар поневоле притягивал взоры юных горожанок и их более зрелых мамаш. Черные с серебряными шнурами ментики и доломаны, белые чикчиры, черные ботики, разве что ташки отделаны красным, да такие же красные воротники и обшлага… Женские и девичьи сердца бились быстрее, а в душах рождались смутные грезы.
Ох уж эти военные!..
Взгляды порой бывали настолько красноречивы, что даже майор Кондзеровский, уже в летах, помнящий не только штурм Праги, но и турецкую войну, и основание полка два с лишним десятка лет назад, поневоле подкручивал ус, некогда черный, а ныне щедро побеленный сединой. А что уж говорить об его субалтернах! И двадцатилетний Шуханов, и восемнадцатилетний Орлов не шли – шествовали, гордо опираясь левой рукой на сабли. Кивера залихватски сдвинуты, шаг тверд. Показная разочарованность была еще не в моде. Поручик и корнет щедро отвечали улыбками на улыбки. Если же сквозила в них некоторая снисходительность, так не юноши же идут – боевые офицеры, участники знаменитых кавалерийских атак под Чарновым, Пултуском, авангардных сшибок, генеральной баталии на поле рядом с Прейсиш-Эйлау… Гусары – не кто-нибудь.
В молодости все женщины кажутся особенно прекрасными. Лишь бы призывно смотрели на вас. Даже если призыв мерещится.
А уж услышать голос…
– Позолоти ручку…
Какая разница, что именно говорят? И что речь обращена к какому-то пехотному офицеру с адъютантским аксельбантом?
Зато говорящая! Молодая, даже скорее – совсем юная, лет пятнадцати цыганочка, вся в ярком, цветастом, губки пухлые, свежие, созданные для поцелуев, а глаза даже не карие – черные, как беззвездная ночь. Или – как бездонный омут. Хоть утони без следа…
Адъютант улыбнулся, но золотить ручку не стал.
Оно к лучшему. Теперь цыганка перевела взгляд черных глаз на гусар в черном.
– Ой, какие красавцы! Позолотите ручку! Прошлое расскажу, грядущее приоткрою!
Оба субалтерна искоса взглянули на майора. Пусть они сейчас просто прогуливались, однако в присутствии своего непосредственного эскадронного командира лезть вперед было неудобно.
Обычно суровое, лицо старого майора заметно подобрело. Тем не менее он отрицательно качнул головой:
– Шалишь! Прошлое знаю. Грядущее – зачем? Судьбу не обманешь.
Но на своих спутников посмотрел разрешающе. Мол, я свое слово сказал, а вы как хотите.
Орлов не успел понять, как и почему, но рука сама, повинуясь взору цыганки, извлекла серебряный рубль и протянула девушке.
– Дай ручку, погадаю. – Монета мгновенно исчезла, зато Орлов получил возможность протянуть цыганке ладонь.
И ощутил божественное прикосновение нежных женских ручек.
В голове слегка зашумело. Уж непонятно – от этого прикосновения или небольшого количества вина, выпитого перед прогулкой. Но выпито было самую малость, так, по бутылке на брата…
Цыганка всмотрелась в линии, и вдруг что-то дрогнуло в ее лице. Она внимательно посмотрела на Орлова, словно надеялась найти на его лице подтверждение или опровержение тому, что говорила его рука.
И такое непонимание было написано в черноте глаз и в каждой черточке свежего девичьего лица, что юный корнет поневоле покосился на свою ладонь.
Ладонь как ладонь. Ничего в ней не было такого, что могло бы приковать внимание. Никакого тайного или явного знака.
«Не иначе, убьют», – промелькнула в голове шалая мысль.
Смерти Орлов не боялся. Он просто не верил в свою гибель. Да и к лицу ли офицеру бояться какой-то старухи?
Зато захотелось обхватить стройный девичий стан, впиться губами в пухленькие манящие девичьи губы. Ощутить то, что, возможно, уже не удастся отведать.
– Жить ты будешь, барин, долго, – севшим голосом произнесла цыганка. – Так долго, что линия жизни не кончается.
– Как у Жида? – глуповато уточнил Орлов.
Это была единственная история, которую он смутно помнил. Без каких-либо подробностей, больше на уровне сочетания.
Гадалка не поняла смысла.
– Долго жить будешь, барин, – повторила она. – Какая-то находка в один миг подарит тебе другую судьбу. И будет после этого в твоей жизни всякое, и плохое, и хорошее, но хорошего все-таки намного больше.
– А ты в той судьбе будешь, красавица? – Орлов уже пришел в себя.
Ах, какие губки! Так и хочется утолить жажду! А стан!
Он попытался обнять цыганку, но та ловко увернулась и ответила с легким смешком:
– А об этом твои линии ничего не говорят.
– Так, может, твои?
Орлов вновь попытался оказаться рядом, и снова гадалка ловко оказалась чуть в стороне.
И даже не подкрутишь ус. Светлую поросль над губой корнета можно было назвать усиками, но до знаменитой растительности гусаров ей было еще далеко. Да и само лицо было юным – даже покраснело слегка при виде хорошенькой девушки.
С другой стороны к ней шагнул Шуханов с целковым в руке. Глаза поручика были маслянистыми, как у мартовского кота. И непонятно, что хотелось ему больше – узнать про будущее или насладиться настоящим?
Впрочем, будущее темно, а настоящее – вот оно, протяни лишь руку да сумей обнять…
Девушка была явно другого мнения. Серебро ее интересовало гораздо больше гусарских объятий. Рубль, как и первый, протянутый Орловым, вновь незаметно исчез, словно его никогда не было в природе.
– Зачем балуешь, барин? У тебя любовь пылкая есть, – взглянув на руку, объявила гадалка.
Но по ее юному лицу скользнула тень. Скользнула – и исчезла, словно и не было ее никогда. Лишь Кондзеровский заметил это и сделал вывод, что судьба поручика не настолько благоприятна, как у Орлова. В противном случае разговор не касался бы одной любви.
Шуханов не обратил на мимолетную заминку никакого внимания. Он лишь расплылся в самодовольной улыбке. О своем романе с некой молодой помещицей поручик успел рассказать всем в полку. Но это отнюдь не означало, что молодой гусар был готов отказаться от приключения с другой хорошенькой женщиной.
– Ты мне тоже пон'авилась! – с аристократической томностью, привычно грассируя, объявил Шуханов, подобно Орлову (и с тем же успехом) пытаясь воспользоваться моментом.
Гадалка легко переместилась за спину Орлова, и последнему поневоле пришлось прикрыть девушку своим телом.
Поручик не огорчился. День был прекрасен, жизнь – тоже, так стоит ли расстраиваться по пустякам?
