– Похоже, недолюбливает пан отнюдь не нас, – не удержавшись, шепнул приятелям Орлов.
Офицеры невольно улыбнулись.
Пан, разумеется, не стал тут же, на месте, хлестать корчмаря арапником или таскать за седые пейсы. Тон Вышневецкого был несколько высокомерен, ну, так следовало учесть разницу в положении. Не общаться же с трактирщиком запанибрата!
Покончив с заказом, Вышневецкий шагнул к столу, занятому гусарами.
– Прошу прощения, господа. Не позволите ли присоединиться к вашей компании? – на довольно неплохом французском осведомился помещик.
– Прошу вас, – вежливо пригласил его Орлов.
– Сельское бытие имеет отрицательную сторону. Поневоле радуешься встрече с любым образованным человеком. Честь имею представиться – Вышневецкий, здешний помещик.
Гусары в ответ назвали себя.
– Проездом в наших краях? – полюбопытствовал шляхтич.
Гирша едва не бегом приволок несколько бутылок вина и так же проворно побежал за закусками.
– Кто ж знает? Военная судьба прихотлива, – на правах старшего ответил Александр.
– Угощайтесь, господа, – пан кивнул на принесенное вино. – Чудесный напиток. Уверен, плутоватый Гирша вряд ли предложил вам такое. Есть у него черта – поить проезжих всякой гадостью. Если не прикрикнешь – ни за что не принесет.
Отказаться от приглашения было трудно. Вино в самом деле было превосходным. Никто из офицеров не ожидал отведать чего-нибудь такого в здешней глуши.
– Я тоже воевал. Был хорунжим во времена Костюшки. Сражался у Кобылки, Бреста, Праги, – поведал Вышневецкий без малейшего смущения.
Что тут смущаться? В войне не может быть бесчестия. Встреча на поле брани еще не предлог для взаимной вражды. Так думали все собравшиеся за одним столом.
– Мой отец тоже воевал в ту компанию в Александрийском легкоконном, – не без гордости сообщил Александр.
– Тогда, может, мы с ним встречались, – доброжелательно улыбнулся Вышневецкий.
Давняя война словно сплотила их. Оказывается, не совсем чужими были офицеры и пан, раз когда-то отец гусара мог рубиться в жаркой схватке с бывшим польским хорунжим.
– Господа, почему бы нам не продолжить знакомство в моем имении? – предложил в разгар пира Вышневецкий.
Увы! Пока гуляли, невидимое за облаками солнце проделало большую часть пути к горизонту.
– Мы обязаны к вечеру быть при эскадроне, – после понятных в таком случае извинений вздохнул Орлов.
– Жаль, – искренне огорчился пан. – Тогда, может быть, завтра? Я велю поварам такой обед приготовить…
– Только в воскресенье, через два дня. Раньше не получится. Служба. – Гусарам самим хотелось бы побывать в имении нового знакомого.
– Хорошо. Но в воскресенье буду ждать, – твердо объявил Вышневецкий и посмотрел так, что стало ясно: не явившийся превратится в его глазах в бесчестного человека и как таковой будет причислен к врагам.
Но какой офицер захочет быть обвиненным в бесчестии?
Погода не радовала. Солнце предпочитало вообще не появляться на небе. Накануне вообще весь день хлестал дождь, и без того неважные дороги превратились в сплошную полосу грязи, для разнообразия покрытую лужами. Хорошо хоть в воскресенье перестало лить, тучи сменились облаками, и один раз в просветах мелькнул яркий луч.
Но путь все равно был не из тех, которые радуют душу. Брички с офицерами еле ползли, ежеминутно угрожая застрять посреди особо большого скопления стылой на вид воды. Открывающиеся по сторонам картины тоже совсем не радовали глаз. В такую погоду только спать, изредка выглядывая из-под одеяла.
Рядом с усадьбой Вышневецкого стало веселее. Души предчувствовали спокойные посиделки, а то и небольшой разгул, и гусары потихоньку стали пробуждаться от дорожной дремы.
Хозяин сам встретил гостей у крыльца. Помимо него по сторонам выстроился добрый десяток слуг в поношенных ливреях, помнящих лучшие времена.
– Проходите. Давно вас поджидаю. А у меня радость – старший сын на несколько дней приехал, – сообщил помещик.
Даже морщины несколько разгладились на немолодом лице, и только воспитание мешало предаться в открытую рвущейся из души радости.
Молодой Вышневецкий мало чем походил на отца. Старый пан был видавшим виды человеком, уже в силу опыта уравновешенным в страстях, знающим цену всему на свете. Сын же, ровесник Орлова, пылал разнообразными страстями, которые частенько отражались на его выразительном лице. Да и одет был во фрак по европейской моде, а не в кунтуш, как хозяин усадьбы.
Визит гусарских офицеров Вышневецкому-младшему явно пришелся не по душе. Как ни старался Войцех придать лицу положенное по этикету добродушие, нет-нет да и проскальзывало то в глазах, то в краешках губ презрительное отношение к приехавшим не вовремя гостям.
Как-то захотелось пуститься в обратный путь, но старый Вышневецкий свято блюл старинные законы гостеприимства и ни в какую не согласился отпустить офицеров без положенного в таком случае обеда. На сына же взглянул так, что тот стал на какое-то время более покладистым и даже снизошел до общения с александрийцами.
– Войцех у меня горяч, – пояснил отец, но в его голосе сквозь осуждение пробились горделивые нотки. – Года четыре назад попросил отпустить его в путешествие за границу, а там, не спросив совета, вступил в войска французского императора. Даже сумел заслужить офицерский чин, а сейчас перешел в корпус самого Понятовского в кавалерийскую бригаду Турно. Вот, заехал к отцу на недельку.
– Почему же не в русскую армию? – спросил Орлов.
Его несколько покоробила речь хозяина, но тон ротмистра звучал ровно, и вопрос задан был как бы между прочим.
– Лучше вообще не служить, чем служить России, – высокомерно ответил молодой Вышневецкий.
– Вы так считаете? – теперь и в голосе Орлова прорезался лед.
Он с детства гордился тем, что является русским, и любое умаление чести своей страны воспринимал как личное оскорбление.
Мезенцев и Лопухин тоже поневоле подобрались. Сама эпоха призывала людей к служению Отечеству, и военная угроза его безопасности заставляла многих чиновных дворян переходить из гражданской службы в военную и считать величайшим счастьем пожертвовать своей жизнью на полях чести. Несколько выспренно, однако каждой эпохе для выражения дан свой язык.
Отец строго посмотрел на сына, но тот уже закусил удила. Вызов, явно прозвучавший в словах Орлова, заставил Войцеха вскинуться и пылко ответить:
– Да. И страна отвратительная, и армия.
Стерпеть подобное Александр не мог. Пусть он был гостем, однако существует грань, переступать которую нельзя.
Он не глядя почувствовал, как встрепенулись сослуживцы и приятели, но постарался опередить их.
– Я требую извинений, сударь. – Пришлось приложить усилия, дабы не влепить наглецу пощечину.
– За что? – При всей заносчивости молодой Вышневецкий еще не понял необратимости сказанного. Но потом осознал хотя бы часть и среди наступившей тишины словно бы снизошел: – Я готов дать вам сатисфакцию, сударь.
– Князь, – повернулся к Лопухину Александр. – Прошу вас быть моим секундантом.
Михайло важно кивнул, после чего гусары дружно поднялись и направились к выходу.
Старый Вышневецкий с тревогой смотрел им вслед, но что он мог поделать там, где уже никто из участников не принадлежал себе?
– Господа! В последний раз предлагаю вам помириться. – Даугович, ровесник молодого
