считал неизбежным разрешение прусско-австрийского спора военным путем. Однако все его заявления ясно свидетельствовали о том, что он решительно отклонял ведущую роль Австрии в составе Германии, каковой целеустремленно пыталось добиться венское правительство, начиная с 1850–1851 гг., и каковая предполагала участие Пруссии в таких сферах политики, где речь шла преимущественно или исключительно лишь об австрийских интересах. При этом первично важным было «регулирование», а не «устранение» (В.Моммзен) германского дуализма, баланс которого нарушился в пользу Австрии. К такому же выводу пришел Бисмарк в так называемом «Великолепном послании» Мантейфелю от 26 апреля 1856 года, после заключения Парижского мира, завершившего Крымскую войну со status quo minus[11] для России. В нем он называл важнейшим результатом Крымской войны крах основанного на принципах консерватизма союза трех восточных держав. Разрыв между Россией и Австрией продлится долго. Теперь Россия склонила на свою сторону в качестве будущего союзника Францию, которая с 1815 года находилась в Европе в политической изоляции. Пруссия ни в коем случае не должна стать противником одной из этих вновь складывающихся группировок или позволить Австрии или Англии втянуть себя в контркомбинацию. Более открыто чем когда-либо Бисмарк выражал свое недоверие по отношению к союзу с Англией:
«где газетные статьи должны значить больше, чем соображения государственных деятелей». «Безопасность островного расположения Англии облегчает ей отказ от континентального союзника и позволяет бросить его на произвол судьбы, в зависимости от интересов британской политики». Австрия же, со своей стороны, выступая в роли союзника, «будет всегда готова выбраться из затруднительного положения за наш счет, нас оставив в упомянутом положении». «Согласно политике Вены, Германия слишком тесна для нас двоих; до тех пор пока не принята и не претворена в жизнь честная договоренность о влиянии каждого в пределах Германии, мы оба возделываем одну и ту же пашню, и до тех пор Австрия останется единственным государством, которому мы проигрываем и у которого могли бы выигрывать». Может случиться, «что по прошествии не слишком долгого времени нам придется сражаться против Австрии за собственное существование, и не в наших силах будет избежать этого, ибо развитие событий в Германии не имеет другого выхода». Но: «Я никоим образом не намереваюсь на этом основании сделать вывод, что теперь наша политика не должна быть направлена на разрешение разногласий между нами и Австрией на возможно более благоприятных условиях».
Тот общеизвестный факт, что центр тяжести европейской политики переместился в Париж, побудил Бисмарка еще во время Крымской войны, летом 1855 года, а затем еще раз весной 1857 года нанести разведывательные визиты Наполеону III, чтобы составить собственное впечатление об императоре французов, о котором повсеместно сложились столь различные мнения. Он нашел его менее значительным, но и менее опасным, чем ожидал, руководствуясь основанными на стереотипах представлениями своих друзей, крайних консерваторов. Такая оценка фигуры Наполеона III окончательно отдалила Бисмарка от окружения Герлаха. Кроме того, линия разрыва между ними была обозначена «Ceterum censeo»[12] Бисмарка: «Мы должны оперировать реалиями, а не вымыслами». Добрые отношения с Францией именно в ситуации, сложившейся после Крымской войны, Бисмарк считал «требованием самосохранения, а не честолюбия». «Уже внешняя видимость интимных отношений между Пруссией и Францией» пошла бы на пользу положению Пруссии в схеме расстановки сил. На обвинение в измене принципам консерватизма Бисмарк 11 мая 1857 года дал следующий ответ: «Симпатии и антипатии как свои, так и других людей, по отношению к иностранным державам и личностям я не могу оправдать перед своим чувством долга, которое испытываю, служа моей стране на дипломатическом поприще. В этом уже есть зародыш неверности правителю или стране, которой служишь». Его несправедливо подозревали в бонапартизме. Вот ответ на эти подозрения: «В 50-м году наши противники обвинили меня в предательской симпатии к Австрии, и нас называли венцами в Берлине; позже сочли, что мы пахнем юфтью и называли нас казаками с берегов Шпрее. В то время на вопрос, тяготею ли я к России или к западным державам, я всегда отвечал, что я тяготею к Пруссии, а мой идеал политика — непредвзятость, независимость в принятии решений от симпатий или антипатий к чужим государствам и их правителям». В письме Леопольду фон Герлаху от 30 мая 1857 года Бисмарк пошел еще дальше, рассматривая тему угрозы революции в длительной перспективе и сравнивая проблему Франции с проблемой Англии: «Принцип борьбы с революцией я признаю также и своим, однако не считаю правильным выставлять Луи Наполеона единственным или даже образцовым представителем революции… Когда Луи Наполеон называет себя „elu de sept millions“,[13] то упоминает факт, который не может отрицать… однако я не могу сказать о нем, что он, получив власть, на практике продолжает служить принципу суверенитета народов и считает волю народа законом, как это теперь все шире распространяется в Англии… Бонапартизм отличается от республики тем, что не нуждается в насильственной пропаганде своих принципов правления… Угроза другим государствам с помощью революции — это сегодня, по прошествии ряда лет, излюбленное занятие Англии». В то время как Наполеон III (на взгляд Бисмарка) подавил революцию во Франции и фактически был легитимным монархом среди монархов, переход в Англии реальной власти от монарха к кабинету, зависящему от парламента, то есть от подверженного переменам настроений большинства народа, делал правителя более не способным к принятию рациональных решений. Бисмарк рассматривал положение на острове как элемент ненадежности международной политики. Поскольку требование парламентаризма и демократизации несет в себе «опасность заражения» и для других наций, особенно для Пруссии, это представляет гораздо большую угрозу стабильности всей Европы, чем бонапартизм во Франции.
Эта опасность в значительной мере угрожала интересам Пруссии как в политической, так и в социальной сфере. Как показали события 1848 года, угрозе можно было противодействовать, по мысли Бисмарка, только успешной и динамичной внешней политикой Пруссии, поглощающей любые проявления энергии нации. Впрочем, в мае 1856 года, находясь под впечатлением той весьма скромной роли, которую сыграла Пруссия на Парижской мирной конференции, он в письме Леопольду фон Герлаху так излагал свой взгляд на ограниченные исходные возможности своей страны: «Нам не дано строить отношения между другими великими державами по своему выбору, однако мы можем сохранить за собой свободу использовать отношения, складывающиеся без нашего участия и, возможно, помимо нашего желания, в соответствии с требованиями нашей безопасности и в наших интересах». Год спустя в письме премьер-министру фон Мантейфелю от 2 июня 1857 года он настаивал на необходимости готовности Пруссии к крупному наступлению на политическом фронте, которое обещало стать поворотным для роли Центральной Европы в общеевропейской системе распределения власти: «Находясь в центре Европы, невозможно пассивно выжидать развития событий и избегать встречи с ними; такие попытки часто приводят к печальным последствиям, например, к нерешительности и отсутствию планомерных шагов, что было характерно для прусской политики в 1805 году. Если мы не возьмем на себя роль молота, то легко может случиться, что останется лишь роль наковальни».
В 1858 году брат короля Фридриха Вильгельма IV, страдавшего психическим заболеванием, принц Вильгельм, стал регентом. В результате значительно изменился внутриполитический курс Пруссии, а для Бисмарка это означало прежде всего сужение сферы влияния. Период реакции завершился; провозглашенная принцем-регентом «Новая эра», начало которой он демонстративно подчеркнул назначением правительства либерального толка, в сфере внешней политики была ознаменована девизом: «В Германии Пруссия должна совершать моральные завоевания». Выдвижение правовой идеи на передний план наглядно подчеркнуло ее отличие от основанной на приоритете власти бисмарковской концепции грядущей прусской внешней политики. Кроме того, Августа, супруга Вильгельма, ненавидела Бисмарка со времен конфликта, который произошел между ними в бурные мартовские дни 1848 года и подробности которого остались неизвестными. Однако еще до официального вступления принца Вильгельма в регентство Бисмарк пытался вызвать у него интерес к своей политической концепции. В марте 1858 года он отослал свою 92-страничную докладную записку, получившую известность под названием «Малая книга господина фон Бисмарка». В записке с прицелом на национальные эмоции адресата во всех аспектах рассматривалась идея объединения политики прусской власти с интересами других германских стран за исключением Австрии: «Прусские интересы полностью совпадают с интересами большинства стран союза, кроме Австрии, но не правительств союза, и нет ничего более немецкого, чем развитие (при условии правильного их понимания) частных интересов Пруссии». Этим Бисмарк косвенным образом делал ставку на силы, которые воздействовали на немцев как в экономической сфере, со стороны Германского таможенного союза, у
