не столь прямолинейно и целенаправленно и прогнозы не будут соответствовать реальной ситуации тех лет. Об этом говорит Бисмарк в своей известной беседе с австрийским историком Фридюнгом, состоявшейся в июне 1890 года, вскоре после отставки: «Предположить, что государственный деятель может составить план на отдаленную перспективу и считать для себя законом то, что он предпримет через год, два или три года, значило бы не понимать сущности политики… В политике нельзя составить план на длительный период и слепо следовать ему. Можно лишь в общих чертах придерживаться избранного направления; его, правда, нужно придерживаться непоколебимо, однако пути, по которым мы идем к цели, нам не всегда знакомы. Государственный деятель подобен путешественнику в лесу: ему известен маршрут похода, но не та точка, в которой он выйдет из леса. Также и политик должен прокладывать торные дороги, чтобы не заблудиться. Нелегко было избежать войны с Австрией, но тот, кто обладает хотя бы малейшим чувством ответственности за судьбы миллионов, поостережется начинать войну до тех пор, пока не испробованы все иные средства. Ошибкой немцев всегда было желание получить все или ничего и упорно действовать лишь определенным методом. Я же, напротив, всегда был рад, когда мог хотя бы на три шага приблизиться к единству немцев, неважно, по какому пути. Я с радостью ухватился бы за любое решение, исключая войну, которое привело бы нас к расширению Пруссии и к единству Германии. Много дорог вело к моей цели, мне пришлось пройти по каждой из них, и в последнюю очередь по наиболее опасной. Однообразие форм было не для меня». Даже если ретроспектива исторических событий и политических решений выглядит гармоничной и систематизированной, то не подлежит сомнению многосторонность и тактическая виртуозность Бисмарка в период 1862–1871 годов, проявленные в исходной сфере его деятельности, внешней политике, а также до некоторой степени и в политике внутренней (последняя в то время была полностью подчинена первой). Поскольку в схематичном тексте очерка события неизбежно выстраиваются по прямой линии, в отличие от реальной картины происходящего, знакомство с ретроспективными размышлениями государственного деятеля тем более уместно. Ведь мы склонны слишком легко забывать о том, что в момент назначения Бисмарка Пруссия из-за упрямства короля, проявленного им в конфликте вокруг реформы армии, находилась в политическом тупике, в котором «ничто не говорило о подъеме, все — только о закате власти короны» (В.Моммзен).
Разумеется, внешнеполитическая ситуация в Пруссии в сентябре 1862 года в целом не была неблагоприятной. Австрия в начале пятидесятых годов предприняла попытку включить Пруссию в качестве «младшего партнера» в «Центральную Европу», существующую под эгидой Австрии и ориентированную преимущественно на аграрные, доиндустриальные экономические интересы. Пруссия сумела отразить эту попытку, используя состояние международной напряженности, а затем, начиная с момента политического разрыва между Россией и Австрией после Крымской войны, приобрела значительное пространство для маневра. Это нашло выражение в первую очередь в прусско-французском торговом договоре, заключенном в результате длительных переговоров в марте 1862 года и означающем присоединение Пруссии, находившейся в состоянии промышленного подъема, к существующей со времени подписания Кобденского договора западноевропейской свободной торговой зоне. Документ подготовил существенную материальную основу для проведения Пруссией независимой великодержавной политики. Так были созданы экономические предпосылки для «мелконемецкого» решения — объединения Германии (без участия Австрии) под эгидой Пруссии. Экономические интересы прочих немецких государств, принадлежащих к Германскому таможенному союзу, каковы ни были бы их политические симпатии — а большинство, несмотря на многочисленные разочарования, по-прежнему тяготело к Австрии, — nolens volens[19] требовали одобрения post factum этого самовластного шага, предпринятого ведущей силой таможенного союза, а именно Пруссией.
Внутриполитическая же ситуация в Пруссии была совершенно запутанной. План укрепления и переформирования прусской армии, который предложил военный министр фон Роон, руководствуясь печальным опытом с «бюргерским» ландвером при использовании его в 1848–1849 гг, и при мобилизации 1859 года, несмотря на признание необходимости военно-технических преобразований, натолкнулся на сопротивление со стороны либерального большинства палаты депутатов вследствие осложнений политического характера (ослабление «бюргерского» ландвера в пользу «королевской» линии). Принц- регент всецело отдался осуществлению этого плана и чрезмерно настаивал на предусмотренном реформой трехлетнем сроке службы (в целях воспитания молодого поколения в «школе нации» в духе монархических традиций). Ограниченный поначалу конфликт после многократного роспуска палаты депутатов и новых выборов, которые каждый раз приводили к увеличению числа либералов из рядов сформированной в 1861 году Германской прогрессивной партии, приобрел принципиальную остроту и вылился в альтернативу: королевское или парламентское правление. После того как все конституционные возможности были исчерпаны и попытки склонить палату депутатов к одобрению военной реформы оказались безнадежными, король Вильгельм уже наполовину склонился к тому, чтобы отказаться от трона; триумф либералов казался неизбежным. Прием Бисмарка в замке Бабельсберг 22 сентября 1862 года стал последней попыткой Роона предотвратить дальнейшее развитие событий, предвещавших конец военной мощи Пруссии. Выявившаяся в ходе беседы безоговорочная готовность кандидата в премьер-министры осуществить военную реформу вопреки мнению большинства членов палаты депутатов — он почувствовал себя «подобно курбранденбургскому вассалу, который видит своего сюзерена в опасности» — изменила мнение монарха: «Тогда моя обязанность попытаться вместе с Вами вести дальнейшую борьбу, и я не отрекаюсь». Однако решение в пользу Бисмарка далось Вильгельму I с чрезвычайным трудом («поскольку за 6 месяцев мне никого не назвали и я сам не нашел никого другого, кроме него»).
В кабинете, который временно возглавил Бисмарк — лишь 8 октября он был окончательно назначен премьер-министром Пруссии и министром иностранных дел не было, кроме Роона, ни одной видной личности. Вначале Бисмарк не хотел обострять конфликт между монархом и большинством парламента, переросший из сферы военной в сферу конституционных разногласий, скорее стремился погасить его с помощью примирительных жестов, ибо самого премьера интересовала не реформа армии как таковая, а возможность как можно скорее перейти к действию на внешнеполитическом поприще. Первым делом он предпринял попытку (сыграв на национальных чувствах) привлечь на свою сторону оппозицию: при известных обстоятельствах приблизить к себе отдельных личностей или же расколоть ее. В рамках этой попытки, потерпевшей полный провал, следует трактовать и часто цитируемую речь, которую Бисмарк произнес 30 сентября перед бюджетной комиссией палаты представителей: «Не на либерализм Пруссии взирает Германия, а на ее власть; пусть Бавария, Вюртемберг, Баден будут терпимы к либерализму. Поэтому вам никто не отдаст роль Пруссии; Пруссия должна собрать свои силы и сохранить их до благоприятного момента, который несколько раз уже был упущен. Границы Пруссии в соответствии с Венскими соглашениями не благоприятствуют нормальной жизни государства; не речами и высочайшими постановлениями решаются важные вопросы современности — это была крупная ошибка 1848 и 1849 годов, — а железом и кровью».
Это слово, а в еще большей степени поведение Бисмарка в роли нового шефа правительства вызвало бурю негодования со стороны либералов. Историк Генрих фон Трайчке, позднее горячий почитатель Бисмарка, заявил: «Когда я слышу, что столь пустоголовый юнкер, как этот Бисмарк, хвастается „железом и кровью“, которыми хочет поработить Германию, то, мне кажется, здесь смехотворность даже превосходит подлость». Ультраконсерваторы также поспешили дистанцироваться от происходящего. Даже Роон был против столь «глубокомысленных экскурсов». Лишь иностранные дипломаты, знавшие Бисмарка, немедленно сообщили своим правительствам, что высший пост в прусском правительстве заняла выдающаяся личность. Король Вильгельм вначале также выражал сомнение в популярности политического par force своего нового премьер-министра: «Я совершенно ясно предвижу, чем все это кончится. Там, на Оперн-плац под моими окнами, Вам отрубят голову, а немного позже и мне». Бисмарк якобы ответил на эти слова короля: «Et apres, Sire».[20] Как следует из рассказа Бисмарка, король покорно констатировал: «Да, apres, и потом мы умрем!» «Да, — продолжил я, — потом мы умрем. Умереть нам придется все равно, раньше или позже, но можно ли погибнуть более достойно? Я — в борьбе за дело моего короля, а Ваше Величество — скрепляя Ваши королевские права, дарованные милостью божьей, собственной кровью». Это не могло не задеть честь короля как пруссака и офицера.
Бисмарк вызвал еще больший накал конституционного конфликта, заострив вопрос о власти. Вследствие отказа палаты депутатов одобрить финансирование военной реформы возник дефицит бюджета, не предусмотренный конституцией («теория дырок»). Соответственно правительство должно в отсутствие
