Ноябрь 1943 года. Медленно падают крупные хлопья снега. Брянский лес — это мерно и с достоинством покачивающиеся стволы деревьев. Красавица сосна с уважением склонилась кроной к своей молодой, запорошенной снегом соседке, скрипнула стволом, чтобы привлечь её внимание, и вот теперь, тихо и не торопясь, повествует ей были-сказания брянского леса. Она, наверное, рассказывает сейчас о том, как вон на той дальней просеке лейтенант Пётр Романченко с десятком автоматчиков закупорил в лесной чаще немецкое подразделение с бронетранспортёрами. Он выдержал жестокий бой, непрерывно подбадривая своих бойцов непобедимо басовым окриком.
Пленный немецкий офицер с вытаращенными глазами, будто он впервые увидел мир, заметив у штабной машины Романченко, ткнул пальцем в его направлении и заявил начальнику разведки:
— Das ist der Held (это герой).
Вид у фрица такой, будто «Held» — это он, а не Романченко.
Только вечером мы узнали, что Пётр весь день протаскал под лопаткой большой осколок. Ранили его в самом начале боя.
Брянский лес гостеприимно принимает в своё лоно танкистов-уральцев. Но не отдых принимает он нас, а на передышку. Надо обучить пополнение, укомплектоваться, ведь танки придут вместе с приказом на выступление.
Медленно иду по широкой просеке-дороге. Слева и справа аккуратные ряды землянок. Смолистый дым клубами вырывается из труб и стелется по лесу, укрывая дальние землянки и строения. В аппарелях стоят отремонтированные танки. Видно, скучно им под заиндевелыми брезентами. Уже не прислушиваюсь к скрипу сосен. Лес полон иными звуками. Громкие окрики, фырчание нагруженных студебекеров, стук топоров и повизгивание пил. Артиллерийская команда — это тренаж у танкоистребителей.
Где-то слева отдельные выстрелы и пулемётные очереди. Полигон.
Сержант раздражённо гнусавит в микрофон:
— Муром! Муром! Я — Калуга, я — Калуга, даю настрой: раз, два, три, четыре, пять! Почему не отвечаете? Почему, говорю, не отвечаете?
А в двухстах метрах «Муром» снял наушники и хладнокровно перематывает портянки.
За его спиной всевидящий сержант «Калуга».
— Сколько раз повторять надо, — генеральским тоном вычитывает сержант, — что во время дежурства у рации…
Справа в глубине леса тревожные удары в рельсу. Батальон поднимают по учебной тревоге. Расчехливаются танки, а безмашинные экипажи выстраиваются у пустых аппарелей, но они знают, что скоро в этих аппарелях будут стоять новенькие тридцатьчетвёртки.
На опушке леса большая землянка музвзвода. Идёт репетиция. Прислушиваюсь.
Вхожу.
— Здравия желаем!
Из-за пианино мне навстречу пробирается Наум Комм и, слегка шепелявя, отчитывает меня:
— Тэдка, где ты пропадал целую неделю, я уж думал, с тобой стряслось что-нибудь.
— Что это за вещь вы сейчас разучивали?
— Как! Ты не знаешь? Это «Марш Наступление».
И пытаясь руками передать драматизм и напряжённость мелодии, он напевает:
Я очень сдружился с Наумом. Он закончил Свердловскую консерваторию и пошёл добровольцем в корпус.
Он мне рассказывал:
— Ты знаешь, Тэдка, я ходил по улицам Свердловска и мне казалось, что весь город указывает на меня пальцем — такой молодой и не на фронте.
В музвзводе специально для концертов возят пианино. Наум часто играет.
— Наум, мне мои мальчики такую землянку смастерили, загляденье. Приходи вечером, только не забудь аккордеон.
У меня просторная землянка, но в ней как всегда тесно. Приходят мои старые друзья, товарищи по батальону, знакомые из соседних частей. Шутка, споры, тихие беседы, песни, рассказы и неизменный наш спутник — отборный мат. Витиеватости умопомрачительные! Вот у где поистине проявляются индивидуальности!
Вечера в Брянских лесах длинные и тоскливые.
Возникает идея создать содружество со строгим уставом и нормами поведения, подумать о том, куда ухлопывать свободное время по вечерам и обязательно штрафовать за ругань.
— Пора… отвыкать… от выражений… Война скоро кончится… а я маме «здравствуйте» не смогу сказать без ругани, — басит Романченко, пересыпая своё заявление отборными ругательствами.
— Правильно! Предлагаю установить штраф…
— По сто рублей за выражение! — выводит дискантом Андрюша Родионов.
— Ты что…, с ума спятил, ведь это выходит… за одну фразу всю зарплату выкладывай? — возроптал Романченко.
— Предлагаю разработать детальный проект. Вот пуская Вася Лысиков и Тэд займутся, — сухо и солидно предлагает адъютант штаба Василий Курнешов, — а в субботу все соберёмся здесь в… — он зачем-то смотрит на часы — …в 15°° и обсудим.
Гвардии лейтенант Вася Лысиков начальник рации в моём взводе. Родом он из Ишимбая и прожил там всю жизнь. Учиться приехал в Москву и поступил в строительный. Фели Модатова приехала в Москву из Еревана. И вовсе нет ничего особенного в том, что они вместе ходили в кино, ели мороженое и занимались в читалке.
И вовсе нет ничего особенного в том, что он часами просиживал, помогая ей чертить, а когда у него болели глаза, она сидела рядом и читала вслух.
И вовсе нет ничего особенного в том, что они были без памяти влюблены друг в друга.
Я вместе с ним учился в училище, но там мы почти не замечали друг друга, а сейчас мы живём в одной землянке, всегда вместе, и скучаем, если не видимся один день.
Высоченный, ширококостный и немного полноватый, неторопливый, необыкновенно трудолюбивый и исполнительный. Добродушное скуластое лицо с тенью застенчивости, слегка приподнятые брови и небольшой заострённый нос, на котором часто появляется испарина.
Вася в сотый раз с увлечением рассказывает мне про свою Фели. Я делаю вид, что слушаю его, а сам думаю — как хорошо, что мы вместе. Мы в училище не были друзьями, а здесь не захотели расставаться.
