Наше подразделение прочно заняло первое место по боевой и политической подготовке, организации занятий, быту и самодеятельности.
Никто больше не говорит, что «банда Вульфовича — это сборище анархистов с радио-архаровцем во главе».
Комбат мне поручает занятия с офицерами по топографии, радиосвязи, и я в день командирской учёбы провожу показательные занятия во взводе.
Приезжает генерал. Он между прочим ругает меня за небольшие неполадки и потом говорит, усаживаясь в «Виллис»:
— Ну, что ж, заниматься нужно т а к, а воевать ещё лучше.
На партсобрании рассматривают заявление о приёме гвардии лейтенанта Вульфовича Теодора Юрьевича кандидатом в члены ВКП?б?. Комбат профилактически пропесочивает вступающего и заканчивает коротко:
— Я за.
— Прошу поднять руки (голосуют члены партии).
— Кто воздержался?.. Против?… Нет.
Принят единогласно.
Трудами Васи Лысикова закончено составление проекта устава и норм поведения будущего содружества.
Начинаем постатейное обсуждение проекта. Учтены пожелания членов.
«Содружество гвардии офицеров» для краткости и благозвучия будет называться «ГОС» — «Гвардейское Офицерское Содружество».
Учтено и записано всё и составлен даже ориентировочный план субботних вечеров на ближайший месяц.
Литературные вечера, вечер песни, взаимопомощь, создание денежного фонда помощи особо нуждающимся родным и близким в тылу, безусловное уважение тех немногих женщин, которые имеются в части, и помощь им в организации быта, прогрессивная система штрафов за ругань в зависимости от числа присутствующих и наличия женщин, широкая демократия, свобода критики и борьба за честь разведбатальона.
Три раздела устава озаглавливаются тремя лозунгами, они же пароль:
?. Мщение и смерть немецким захватчикам.
??. «Смелость, смелость и ещё раз смелость».
???. «Никогда, никогда не унывай».
В субботу после обеда начинают сходиться будущие члены содружества. Первым приходит адъютант штаба Василий Курнешов. Директор подмосковного детдома, худой, строгий, всегда подтянутый и опрятный, он заученным срезающим движением приглаживает реденький пробор, здоровается церемонно и смотрит на часы:
— 15.00 ровно, а между тем… Как вы на это смотрите? — обращается он ко мне. Он всем говорит «Вы».
Врывается командир танкового взвода Иван Белоус и плюхается на кровать. Техник МТС из Белоруссии, он самый обыкновенный. Очень любит рассказы «из художественной литературы» и с чувством поёт протяжные белорусские песни.
— Разрешите? — Спрашивает парторг батальона.
Это Валентин Хангени. Нанаец с Камчатки, директор средней школы. Маленький, юркий, стремительный, всегда с шапкой на затылке и папкой, набитой бумагами. Он воюет с 1941 года и весь увешан медалями «За боевые заслуги». Мы всегда шутим над ним:
— Ну как же, правительство учитывает национальные особенности. Знает, что без серебряного перезвона нанаец не нанаец.
— Валя, через год все фрицы оглохнут на нашем участке фронта.
Он смеётся заразительно щедро, показывая ряд белоснежных зубов.
Шутки шутками, а три медали за боевые заслуги в 1941 и 42 годах — это не шутка.
В шуме и хохоте незаметно вошёл Зайдаль Лейбович — инженер автомобилист из Минска. Его красивое умное лицо почти всегда серьёзно. Он редко смеётся, чаще улыбается. Он подолгу останавливает свой взгляд на лицах, и его глубокие тёмные глаза с постоянной поволокой грусти, обрамлённые непрерывной чёрной линией бровей, кажется, проникают в самые сокровенные тайны твоей души. К нему всегда приходят за серьёзным советом. Все родные Зайдаля погибли в Минске. Осталась только жена. Она латышка из Риги и сейчас живёт в Москве. Ему 32 года, а влюблён он в свою «маленькую девочку» как пылкий юноша. Когда мы остаёмся вдвоём, он только о ней и говорит…
— доносится песня.
С шумом и хохотом залетают ростовчане — командиры броневзводов Борис Токачиров и Андрюша Родионов. В прошлом заядлые джаз-болельщики и завсегдатаи танцплощадок, они до сих пор всё ещё не остепенились и млеют у радиоприёмника, как только услышат джазовую мелодию.
— Что вы визжите, как недорезанные? — урезонивают ростовчан.
Курносое и лукавое лицо Андрюшки с трудом принимает серьёзное выражение, он изрекает:
— Бурух Мурдухович! — так он зовёт своего земляка — нет, ты скажи этому иезуиту, что мы сейчас слышали! Нет, ты скажи! Это же сказка … шихиризадницы!
И Бурух Мурдухович, захлёбываясь, начинает:
— Тэд, понимаешь… включаем рацию, и такой фокстрот, ты себе представить не можешь, что-то неописуемое, ну, шедевр музыкальной мировой культуры…
— Идите к дьяволу! Кто вам позволил открывать рацию, на ней же пломба?
— Товарищ начальник! — рапортует Андрей, и нос его поднимается ещё выше — мы не осмелились вас потревожить, а пломба, будьте покойны, висит как на Госбанке… Разрешите закурить?
Молча вкатывается разгорячённый Пётр Романченко и вместо «здравствуйте» ставит на стол две литровых бутыли самогона. Громовое «ура» потрясает своды землянки, и промасленная бумага вместо стёкол звенит как богемское стекло.
Романченко без спиртного шагу шагнуть не может, и он пошёл на большую жертву, отдав все свои запасы. Комбат говорит, что Романченко пьёт как верблюд перед переходом через безводочную пустыню.
Любители выпить готовы расцеловать новоявленного пожертвователя, а он только утирается и басит себе под нос:
— Во! Едрёна вошь.
Приезжает Зорька Нерославский. Его мы давно решили принять в содружество как «болельщика нашего батальона». Среди гостей Наум Комм с аккордеоном, так сказать, представитель музыкальной общественности.
Согнувшись в три погибели, входит в землянку мотоциклист Владимир Кожин — студент-геолог из Ташкента. Это правофланговый офицерского строя. Красивый и уравновешенный, он всегда спокоен и разговаривает очень тихо, будто с камнями беседует. За его спиной кто-то стоит.
— А, Тосенька! Заходи! Милости просим. Усаживайтесь.
Андрюша и Борис уступают место вошедшим, а сами усаживаются на дровах.
Тося Прожерина — медсестра Свердловской больницы, добровольно пошла в корпус. Некрасивая, веснушчатая. Гладкие прямые, зачёсанные назад волосы. Казалось бы, ничего примечательного. Глаза у неё особенные — большие, лучистые, откровенные и доверчивые. Сама того не примечая, она держится с достоинством и, видимо, чувствуя откровенность своего взгляда, она почти всё время смотрит вниз.
