Романченко уже остыл, но всё ещё рычит.
— Ладно, садись на жалюзи моего танка и забудь, что у тебя вообще существует жопа. Понятно? А взводом всё равно будет командовать Загайнов.
Вечереет. Напоролись на противотанковый огонь. Потеряли одну машину. Здесь не пролезть, а обходов пока не видно. Нагоняют танкисты Фомичёва, и вот уже слышен хриплый голос подполковника:
— Что ж вы оторваться никак не можете — разведка! Горе луковое. Привыкли чужими хребтами славу зарабатывать.
Меня это бесит.
— Вы, товарищ подполковник, попробуйте, свои танки суньте. Жалеете? А разведбатовские можно на верный «штык» посылать. Подтяните артиллерию…
— Ну, ты ещё молод меня учить, — строго прерывает меня Фомичёв, — и чтоб первое радио было с того конца села Остапе…
Впервые я вижу растерянное выражение лица у Петра Романченко.
— Не поеду, — бурчит он.
Подбегает Зорька Нерославский. Молча жмёт руку.
— Что делать, Зорька?
— Ты только успокойся, Тэдька, так в дело нельзя. Поостыньте немного. Я от Сонюшки на исходных письмо получил, а тебе Светлана пишет? — Зорька улыбается, и я успокаиваюсь, вспомнив ласковое письмо Светки.
— Пётр, — говорю я, — иди сейчас же к Фомичёву и проси, что хочешь — снаряды, танки, ракеты, чёрта, дьявола, только протяни 30–40 минут.
— Зачем?
— Иди сейчас же. Стемнеет, понимаешь?
Мы получили пять танков для огневой поддержки и выиграли самое главное — время.
Танки огневой поддержки обстреляли окраину села, и развёрнутым фронтом наши три машины уже в полной темноте пошли в направлении Остапе. Мы с немцами были в равном положении.
Романченко орёт:
— Ха-ха! Перехитрили!
Первый трассирующий снаряд, и десант прыгает с брони.
— Давай левее! — кричу я командиру танка, — здесь где-то должен быть мосток.
Справа всё проваливается во мрак, и только трассы снарядов режут воздух, на мгновение освещая поле и край деревни.
На броне я и Романченко, да сзади на жалюзях валяется Евтушенко.
Проскакиваем мосток. Трасса. Вот она деревня. У немцев паника. Танковый пулемёт строчит вдоль дороги и методически стреляет пушка. Загорелась немецкая машина. Видимость улучшилась. Романченко и я бежим на насыпь и оттуда сажаем по куче немцев, отцепляющих пушку от машины. Граната, другая, третья. Это для эффекта.
У Петра кончились патроны. И он с ожесточением швыряет немецкий автомат.
— А! — злорадно кричу я, — не таскай эту бутафорию с собой.
Он убегает к танку и возвращается с пулемётом.
— Я отколошматил Евтушенко, — кричит он на бегу, — лежит как медведь на жалюзях.
Кричит, а сам уже стреляет.
Появляется Евтушенко с ракетницей и автоматом.
— А ну! Евтух, — надрываюсь я, — свети!
Подоспели с другого конца автоматчики, и мы долго гонялись по деревенским улочкам за оставшимися фрицами. Окрики чередовались с автоматными очередями.
Немцы оставили в деревне 6 противотанковых орудий и около 10 трупов, четырёх мы захватили в плен. Было весело.
А весело было потому, что выжили все до одного там, где большинство должно было погибнуть.
Застопорились. Перед нами город Подволочийск. Проливные дожди и грязь по горло. Студебекеры сидят по самый кузов, и только танки с трудом продвигаются. Корпус увяз в грязи. В районе боёв из нашего батальона собралось около 40 человек и 5 танков. Всё. Встали в Волковцах.
Мы все без куска хлеба. В деревне знают, и женщины все ночи напролёт на ручных жерновах трут муку и целый день пекут хлеб. Аж печи полопались. Отдают нам всё — последние крохи.
Я с комбатом у генерала. Докладываем о результатах разведки на левом фланге. Входит адъютант:
— Товарищ генерал, к вам женщины.
— Давайте их живее.
Входит председательша (сам в партизанах) и три женщины. Двое из них с детьми на руках. Они сердцем женским почуяли, что у нас застопорилось, и что нам очень трудно.
Говорит председательша:
— Товарищ генерал, не отдавайте нас немцам. Хлеб добудем, последнюю скотину заколем, надо — окопы рыть будем, только не оставляйте!
Она не просит, а требует.
Генерал молчит, и вдруг она сорвалась:
— Товарищ генерал, родненький, Христом Богом молим, не уйдите!
Генерал грузной походкой подошёл к председательше, внезапно взял её за голову и крепко поцеловал в самые губы.
Женщины, вытаращив глаза, смотрят на генерала. Он широко по-русски крестится. И тут уже начинаю таращить глаза я. Он внятно произносит:
— Вот те крест! Назад не уйдём. — И обращаясь к комбату. — Докладывай дальше.
Через болотистую речушку наскоро смастерили мостки. 25 бойцов во главе с Романченко должны переправиться на тот берег и зацепиться за каменные строения окраины города.
Романченко упрашивает нового комбата Беклемишева. Они приятели.
— Нил Петрович, товарищ майор, отпусти Вульфовича со мной, мы уже привыкли вместе.
— Нет, Пётр Василич, не проси, не могу. Мне на левый фланг посылать некого.
Вечером возвращаюсь с левого фланга. В батальоне шум и возбуждённые рассказы.
— Переправились 25 и Тося двадцать шестая. Уже совсем было добрались до домов, глядь, ползёт «тигр», — начинает Романченко, — приподнял хоботину, шарах, шарах, с двух снарядов мостки в щепки, и давай по нам гвоздить.
Его перебивает младший сержант Медведев:
— Знаете, у нас ни одной противотанковой, одни лимонки, швыряем, а они как орехи отскакивают. Мне бы бутылку КС, и я бы его точно, товарищ лейтенант, честное слово.
— Да закройся ты, — покрывает бас Романченко. — Я чувствую, не удержаться. Приказываю по одному отходить к реке. Слышу, кто-то кричит:
— Тося! Тося! Тосенька! Помоги!
— Это повар Шустов орал, — ввёртывает новичок Ромейко (ему на вид лет 15).
— Тося вскочила и побежала к нему… Га-ак!.. И всё.
— Насмерть?
— Мне кажется, насмерть.
— Нет, она жива осталась, — убеждённо заявляет Медведев, — я сам видел.
— А чего ж не подползли к ней?
— Нельзя было, — сокрушённо говорит Романченко, — она к левофланговому побежала, а «Тигр» нас отрезал и не жалеет снарядов на человека. Четверых уложил, я и скомандовал: слева по одному к реке и в
