всадника копье. Глеб опомнился. Придержал коня, саблю вдвинул в ножны.
— Ступай, тебе говорят. Сам князь зовет…
Карп шел, небрежно похлопывая кнутовищем по полам своего тягиляя. Походка его была уверенная, спокойная, будто он шел по своему двору, не думая о предстоящем бое. Стольник, сопровождая его, не требовал, а просил вернуть ему кнут. Сзади шел Федот с копьем наизготовку. На лице князя невольно проснулось любопытство, оно оживилось.
— Карп, верни хозяину плетку, — велел он, — а впредь, коль тебя обидит, не возвращай. (Карп кинул кнут — стольник ловко подхватил его на лету концом изогнутых ножен.) Известен ли тебе способ чекана монет?
Стоявшие рядом воеводы переглянулись. Им был хорошо ведом беспокойный характер князя, но чтобы о каких-то монетах здесь, на поле боя?..
— Нет, государь, неизвестен. Внове мне это… Но коль будет заказ…
— После победы (твердой интонацией выделил эти слова — в победе не сомневался и никто не должен сомневаться) велю тебе чеканить нашу рязанскую монету. Без своей монеты как нам разбогатеть? Она, как блоха, будет скакать по карманам купцов и мастеровых и понуждать их пошевеливаться.
Воеводы засмеялись, весело оскалил зубы Карп. Князь тоже улыбнулся. Теперь лицо его, озабоченное, суховатое, стало открытым, доверчивым. Глеб же Логвинов, все ещё не остудясь после испытанного им чувства унижения, крикнул:
— Осударь, не доверяй ему! Горд не по званию!
Князь — как бы не расслышав стольника:
— Вот тебе, Карпуша, оберег от меня, — он засунул руку в привязанный к поясу кожаный мешочек и, извлекши золотой крестик, протянул его пешцу. Бейся с врагом смело, но умеючи. Береги себя!
Приняв из рук князя оберег-талисман, перекрестясь и поцеловав его, растроганный Карп низко поклонился. Князь, все ещё детски улыбаясь, словно не он, а ему дали подарок, отправился дальше, вновь постепенно озабочиваясь и становясь деловым. Карп вернулся в строй. Пешцы окружили его, трогали руками подарок, а Федот, как и недавно Карп, поцеловал его.
Сражение произошло в тот же день, 14 декабря 1371 года. В ту самую минуту, когда воины обеих сторон уже разозлили друг друга взаимными словесными перепалками, раззадорились и наступила тревожно-молитвенная сосредоточенная тишина, предваряющая сступление полков, князь Олег проехал вдоль промежуточной полосы, разделявшей передовые отряды войск на расстоянии полета стрелы. Согласно поверьям, подобное промежуточное пространство было роковым, оно таило в себе нечто страшное, нечто неизвестное, замогильное, вступать в которое до начала боя считалось делом безумным — безумца, осмелившегося вступить в роковую черту, постигнет смерть в час боя.
Князь Олег медленно ехал вдоль раздельной голой полосы — на снегу лишь жесткие кустики полыни, зверобоя, пижмы, — повернув голову в сторону неприятельского лагеря. Твердыми презрительными глазами смотрел на чужих воинов, суровым ястребиным взором стремясь как бы вселить в них страх, обезволить, сделать их неспособными к бою. Московиты, вероятно, принимали появление великого рязанского князя вблизи от них за диковинную выходку и смотрели на него с любопытством. В Москве Олег слыл за гордеца, и вот он прямо перед ними — действительно гордый, опасный. Но они не робели и даже смотрели на него с вызовом — знали свою силу. Не подверженный суеверию, Олег раза два норовил свернуть коня в роковое пространство, лишь бы силой своего презрения заставить смутить передних московитов. Ехавшие сбоку телохранители своими лошадьми загораживали князя, не давали ему свернуть.
Вдруг князь ощутил, что черта, разделявшая два войска, на самом деле роковая. Ведь за ней — действительная, а не надуманная, страшная неизвестность. Чем обернется битва? Кто победит? Но чья бы ни взяла смертей будет много. Исход битвы — в полной зависимости от него, князя, от его полководческого умения, от его удачливости. Тяжка, неимоверно тяжка его доля. С каким облегчением он кинулся бы сейчас, как в жаркую пору, в холодную воду, в эту роковую черту, провалился бы в непостижимую неизвестность, лишь бы это помогло сохранить жизни его людей! Блажь, от которой ничего не зависело, владела им секунду. Он повернул коня в глубь своего лагеря. Встречавшиеся ему воины как ни в чем не бывало занимались своими делами. Их будто не касалось, скоро ль протрубят трубы бой. Один воин понес вязанку хвороста к месту кострища: видно, был уверен, что останется жив, а коль не останется — хворост для костра пригодится его товарищам. Другой пешец, присев на снег и сняв лапоть, перематывал на ноге суконную онучу. Третий точил брусом рогатину и, встретившись с князем взглядом, просветлился в лице. Олег Иванович чувствовал, что душа его напитывалась спокойствием и уверенностью воинов, и впитываемый им дух войска, в свою очередь, передавался опять воинам.
Бой начался с перестрелки. Пройдя навстречу друг другу несколько саженей, лучники пустили тысячи стрел, и они, свистя, ударяясь о железную нашивку щитов, с визгом выбивали искры и отскакивали. Иные стрелы впивались в незащищенные места воинов, в крупы коней. И уже послышались дикие вскрики и стоны людей, ржание раненых лошадей, которые ошалело мчались куда глаза глядят, ломая ряды воинов. Скрестились мечи, заколыхались копья, рогатины. Замелькали боевые топоры и ослопы. Скрежет металла, хруст костей, ругань, душераздирающие человеческие вопли…
Окруженный телохранителями, Олег Иванович стоял на коне возле шатра на пригорке. Ветер взмывал его бороду, рвал перья на шлеме. Твердое суховатое лицо его было спокойно: сражение шло на равных. Полк Ковылы в центре и полк Тимоша справа дрались отчаянно, не отступая ни на пядь. Полк Софония слева, где был наибольший простор, необходимый для применения его тактики, с криками 'Ура!' задорно накатился на неприятеля, сделал вид, что будто бы оробел и помчался мимо, с разворотом назад, в поле. Эту хитрость попытаться увлечь за собой противника, растащить его, и когда он в погоне за ложно убегающими уверует в победу и расслабится, вдруг повернуться к нему лицом и дружно ударить (тут кстати были бы и арканы) — московиты разгадали. Не поддались на уловку ни в первый, ни во второй, ни в третий накат на них рязанцев. А в четвертый раз разгоряченные воины Софония сами ввязались в бой — врезались в ряды противника. Упала, забилась, задергала головой чья-то лошадь — из ноздрей хлынула струя черной крови… Софоний прыгнул на своем гнедке через бьющуюся лошадь, замахал саблей. Кое-кто из рязанцев, помня об арканах, которые должны были применить в бою, пробовал набрасывать петли на неприятельских конников, но в тесноте этот прием не удавался.
Над побоищем, жарким и упорным, поднимался пар. Князь Олег четко отдавал одно приказание за другим: вестовые то и дело подъезжали и отъезжали. Он ощущал боевой дух войска, видел, что его воины бьются отчаянно, и верил в победу. Вдруг он заметил верстах в двух от места битвы приближающийся крупный конный отряд московитов. Стало ясно — отряд был припрятан как резерв. Эх, как бы сейчас пригодился тот полк, что прикрывал Переяславль от прончан!
Приблизясь к месту побоища, свежий отряд московитов разделился на две лавы, намереваясь, видно, обтечь шатер Олега. Заметен был один из московитов — в золоченом шлеме, в маске-личине. Устрашающая маска прикрывала все лицо, кроме глаз, а кольчужная сетка накрывала шею и плечи. Кто он? Сам ли Боброк, которого сейчас Олег возненавидел всем своим существом? Пришел воевать его землю, пришел унизить его… Не бывать тому!
Наложив нижнюю губу на верхнюю, князь Олег закачался в седле взад-вперед. Телохранители окружили его теснее. Меж тем внезапно, под сильным натиском свежего отряда неприятеля, полк левой руки прогнулся и князь Олег увидел — некоторые конники Софония Алтыкулачевича поскакали назад. Софоний заметался среди убегающих, злобно кричал на них, хлестал плеткой по лицам, но его не слушались.
Наступил час, который решал все. Либо, поддавшись первому страху, который, подобно чуме, мог охватить все войско, оно дрогнет и побежит, и тогда положение уже не поправить; либо князь личным примером мужества предупредит миг всеобщего смятения. Способ личного мужества прост: надо ворваться в гущу воинов в самом опасном месте сражения и биться с противником рядом с простыми воинами. Князь Олег почувствовал, как тело его под одеждой и тяжелыми доспехами облилось потом — признак страха. Но он, привыкший и умевший владеть обстоятельствами, а не быть рабом их, сказал себе мысленно: 'Не мне, князю Рязанскому, робеть. Я не страшусь смерти'. Несуетливо, вроде бы для иных целей, он выступил верхом за кольцо ревностно охранявших его дружинников и, получив простор, вдруг ударил шпорами. Прижав уши, конь с места рванул вскачь. Телохранители на быстрых скакунах пытались обогнать его, чтобы оберечь от неприятеля, но конь Олега, вытягиваясь в прыжках, несся стрелой. 'Назад, назад, братцы!' —
