На трехцветном ярком полотнище болтался длинный язычок made in china.
— Да, не наш, не совецкий.
— Ничего, привыкнем.
Привязали и, подсмеиваясь над собой, подняли флаг. А когда он хлопнул на ветру, расправился и затрепетал, испугались, словно совершили что-то непоправимое.
У конторы стали собираться люди. Курили, кряхтели и, дождавшись Диму или Колю, едко и завистливо усмехались.
— Фрики удивлены, я вижу, — фриками Коля называл деревенских людей за их чудную манеру одеваться.
Димка долго не мог заснуть, неприятно сосало под ложечкой, казалось, он задумал что-то вычурное и глупое: московский дурачок, придумавший себе временную забаву. Димка словно бы ждал, вот-вот придут солидные мужики: председатели, парторги, бригадиры и удивятся их наглому, безответственному самоуправству. Он представлял, как сейчас в деревне обмусоливают их вызывающее поведение. Когда-то, в коммунальной комнатушке, воображение рисовало ему в красках, что это событие станет всеобщим праздником для деревни, вдохнет в людей веру в будущее, снова объединит их. В реальности все обернулось еще большей тоской и безысходностью, просто махновщиной какой-то. Если бы здесь была Ивгешка, он ничего бы не боялся. Воображение рисовало ее образ со свечкой в руке, и теперь он уже не мог заснуть от радости, от расходившегося сердца.
— Ивгешка, помолись там за успех нашего дела…
Утренний свет красиво освещал комнату сквозь большие арочные стекла. Меж рам зависли в паутине старые осенние листья. Коля сидел на своем диване, свесив голые ступни, и величаво, торжественно смотрел на Димку.
— Доброе утро, Коль. Что с тобой?
Коля встал, натянул свои “казаки” и в трусах прошелся по комнате. Он задыхался от волнения, замирал и прикладывал ладонь к груди.
— Дима! — присел он на диван.
— Ну что, Коль?
— Только тебе одному расскажу, а ты никому! — глаза его радостно сияли. — Мне сегодня сделали операцию.
Димка настороженно отодвинулся к спинке дивана.
— Я не сошел с ума. Но я уверен стопроцентно, что это было наяву, — он встал и вышел в коридор. — Ты видел, здесь до сих пор графики колхозные висят?
Коля прошел к окну. Даже со спины было видно, что он сияет от счастья.
— Знаешь, Дим, так крепко, как в твоей деревне, я больше нигде не спал, — продолжал он. — А сегодня ночью меня просто ввели в глубочайший наркоз. Надо мной стояли два мужика в белых одеждах и обсуждали что-то. Потом они вскрыли мою грудную клетку, вытащили оттуда грязную траву и стали ее чистить, продолжая при этом общаться, мол, грязновато, да, согласен, коллега — пемза, пемза… Я это все видел и слышал реально, но не мог даже пошевелиться. Почистили, вложили и зашили. Я проснулся с легчайшими и просторными легкими! Что это, Дима?
— Чудо.
— Да, и я верю в это. Я даже босиком пробежку сделал по коридору.
— Молчи, Коля, как бы не сглазить! Тьфу-тьфу!
— Пойду, движок прогрею.
Димка собрался и тоже вышел. Счастливейший Коля, присев на корточки прижимал к груди большую лохматую собаку. Димка так и замер.
— Раньше от меня все собаки шарахались, — не поворачивая головы, сказал Коля. — Говорят, они могут разнюхать рак легких, не говоря уже про туберкулез.
Позавтракать решили в городе. По дороге встретили Петра и Кузьму Полтора, они мчались куда-то в санях и по очереди прикладывались к бутыли с “Максимкой”.
— Дураки! И не жалко им животинку? — переживал Коля.
— Который день уж пьют, — отозвался Димка.
— Разбогател и радовацца, — Коля постепенно переходил на местный диалект. — А главное богатство — здоровье!
По длинным извивам грейдера, словно по мосткам в снежном море, катила их “буханка” в город. Вот уже час Коля рулил и молчал в затаенном сиянии. Димка улыбался и не перебивал его счастья.
И вдруг он заорал во все горло:
Вот милый мой уехал, не вернется.
Уехал он, как видно, навсегда.
В Москву, в Москву он больше не вернется,
Осталась только карточка одна.
— Не поеду я в больницу, Митяй! Я здоров! Я верю! Даже не кашляется, вот смотри: кху-кху!
Это Колькино чудо успокоило Димку, оно стало сверхъестественным знамением верности выбранного ими пути. Как человек с жизненным опытом не более полувека, он не мог доверять этому сну, но как существо, связанное с вековым опытом предков, он не сомневался в могущественной силе небесных докторов.
Приехали, удачно подписали все документы у Магомедова. Потом делали необходимые покупки и вернулись домой только к пяти. Слили воду из радиатора. Во время их отсутствия приходила Альбина: на столе накрытые полотенцем стояли две чашки с бешбармаком, рядом вилка с ножом.
— Это не вилка с ножом, это любовь, Коля.
— Ну да, к тебе… а ты на меня стрелки переводишь.
— Ладно, не смущайся так.
— Прикалывайся-прикалывайся, сидел бы тут голодный без меня.
Он хотел сразу приступить к подключению интернета, но поел, посмотрел на Димку на диване и тоже прилег. А потом вдруг начал бить киянкой по боковине комбайна, все громче и громче…
Димка подскочил от грохота. И лишь спустя минуту понял, что в дверь конторы барабанят кулаками и ногами. Босой выскочил в коридор, откинул щеколду.
— Водки, водки хоть полста грамм! — сипел Полтора обмороженными губами. На бровях и усах длинные боковые сосульки. — Срочно опохмелиться! Петр помирает.
Коля быстрее Димки понял, что произошло. Он отшвырнул тулуп, метнулся в чулан.
— Где?! — крикнул Коля, сжимая бутылку водки в руке.
— Да в санях ляжит!
Полуголый Коля побежал во двор, за ним Полтора и Димка. Коля мучился с дурацкой крышкой “Шайтаночки”.
— Поздняк мятаться, — разочарованно сказал Полтора.
Дядя Петя лежал, распахнув тулуп и лихо сдвинув шапку на затылок. Он был мертв, а в губах еще дымился прилипший окурок “Примы”.
— Съездили, бля, за дровами…
На столе лежал баян, на нем — рюмка, накрытая ломтиком хлеба.
Лицо Антонины распухло и почернело. Он плакала и смеялась. Пошла в сарай доить отелившуюся корову и пыталась повеситься. Теперь при ней постоянно кто-нибудь находился.
— А она не дуром, старая сука! — кричала Тоня, тыкая пальцем в Димку. — Теть Саню, подругу, забрала и Петра моего, как слугу себе взяли! Она его всегда понукала!
— Не греши, не греши, Антонина, — увещевали ее женщины.
— И меня до старости гнобила! Чтоб ты в гробу перевернулась, ведьма!
— Теперь она еще кого-то забрать должна, — говорили тетки в толпе. — По всем приметам так выходит…
