— Здравствуйте, друзья! — пересиливая смущение, сказал Овик.
— Таких друзей, за хрен да в музей! — крикнул кто-то.
Общий настрой собравшихся был доброжелательный, любопытный. Людей давно никто и ни для чего не сорганизовывал, и в этом собрании они видели знак уважения к себе, повод увидеть других и самим показаться. А смех и агрессивные реплики шли от деревенского смущения, недоверия и невоспитанности.
— А, действительно, как нас всех назвать! — обиделся Коля. — Господами мы не стали, но уже и не товарищи. Не братья, разве что братки. Короче, ваш земляк, Федор Волкомуров, движимый самыми лучшими побуждениями, решил возродить колхоз и выставляет свою кандидатуру в качестве председателя.
— Хорошо поет, видно, яйца пьет!
— Так! — все больше раздражался Коля. — Мы все свободны, в смысле, что давно уже никому не нужны. Если есть еще кандидатуры, прошу вносить на голосование.
— Это че жа, по новой калхоз?! — удивился кто-то в стане мужиков.
— А что колхоз? — пожал он плечами. — Всего лишь коллективное хозяйство. Ваш суровый климат не располагает к единоличному хозяйствованию, однозначно.
— Это че жа, по новой пахать, как папа Карло?!
— Сколько лет вгребывал, а машину не мог купить!
— Хвать, пахали за орден сутулого!
И тут взорвался стан женщин и старух.
— А что, лучше пить до усрачки!?
— Всю пензию матерну пропил, стытый страм!
— Да развиж вы пахари — алкаши!
— Ни стыда ни совести — люди из Москвы приехали!
— Хоть че та нам сделали за дарма.
Перепалка разгоралась, и было видно, что люди продолжают здесь свои домашние ссоры.
— Вопрос, конечно, интересный! — торжественно сказал Валера, оглядывая мужиков. — Но риторический. А если эти вот шибздики соберут наши земли задарма, а потом и продадут алигархам. В госдуме закон готовится по земле.
— Залупу на воротник! Мы сами свой пай продавать будем.
— Пропивать будем, скажи!
— Да в гробу мы таких ушлых видали!
— Да он полтинник нерусский, Волкомуров, кому вы верите?!
— Да нашенский он, местный!
Ивгешка, сидевшая с самого края, встала и, склонив голову, пошла на выход.
— Ну, прямо не идет, а пишет! — отозвался кто-то.
Коля постучал карандашом по графину. Тонкий, кинематографический звук этот удивительно утихомирил толпу. Димка встал.
— Да, вы правы, я не совсем русский! — он не ожидал, что будет так волноваться, что будет так биться сердце и дрожать голос. — И я порой рад этому — потому что сердце мое не выдержало бы целиком боли за то, что делается с нашей землей, с нашей Родиной. Кому вы нужны, чтобы вас обманывать?! Вас и так уже давным-давно кинули… Просто никто уже не хочет работать, одно кидалово кругом, житье на пенсию стариков и пьянка. Что же вы за русские такие, что все сдаете и предаете, даже когда вас и не просят об этом?!
Димка не в силах был говорить далее, только мотал головой и взмахивал рукой.
— Ну, его и торкнуло! — громко удивился кто-то.
Вся мужская половина засмеялась. А женская сидела, словно завороженная.
— Ты нам еще про смысл жизни задвинь! — ревниво вскинулся Валера. — И про национальную идею.
— Так. Национальная идея России — Россия и все мы, народ, братья и сестры. Наша идея — страдать за других. Мы спасли мир от монголо-татар, от фашистов и революционеров-большевиков! Измудохала нас история, хер ли говорить, ребята!
— Одного “Ройяла” сколько выпито и водки “Черная смерть”, — усмехнулся Коля. — “Сникерсом” и “Дошираком” закушано… А синтетики сколько сносили?
— Сын-ки! — тонким голосом вскричал старичок ветеран, вскочил и распахнул болоньевую куртку на груди, усыпанной орденами. — Спасибо, сынки!
Старуха одернула его. Он сел и вдруг заплакал в тишине. Это была объединяющая тишина. Димке показалось, что людям стало стыдно перед стариком и друг другом. Бывает такое, вдруг зацепляются люди взглядами и замирают — ни глаз отвести, ни вымолвить слово, ни улыбнуться и нарастает страх, будто пред божественной истиной земного момента. Тишина длилась, лучше всяких слов наполняя зал напряженной энергией.
— Горячий какой, плюнь — зашипит! — смущенно произнес кто-то.
— Валер, что ли, наливают уже? — тишина разбудила косматого дядьку в центре зала.
И все мужчины со злостью начали заговаривать смущение.
— Наливают, гулькин хер!
— Кто пиво обещал?
— Валера обещал!
— Если в слове хлеб сделать четыре ошибки, получится пиво.
Несколько мужиков поднялись и ушли.
— Хочешь пахать, паши! Степь большая — флаг тебе в руки…
— Нашли лохов!
Почти все мужики, бравируя перед женщинами, пошли курить.
— Жизнь покажет, кто правду говорил! — крикнул Валера и, проходя мимо сцены, пнул заснувшую собаку.
— Совсем изблядовались! — сокрушалась тетка в углу. — Спасу нет!
Оставшиеся, трезвые и прилично одетые мужчины лет 50—55 сидели, чтобы понять, чего на самом деле хочет Димка. Что означает это собрание — очередная “пирамида” и московский кидок или какие-то неясные перемены в стране, движение государственной машины в пользу колхозного хозяйства, в пользу простого народа. Они усмехались и поглядывали на своих жен.
— Николай, извиняюсь, а вы кто по гороскопу? — игриво спросила одна из женщин.
— Это к делу не относится, извините.
— А я б ему и за так дала! — крикнула Альбина и спрятала лицо.
— Амантай те даст — давалка отвалится!
— Коля, вам говорили, что у вас красивые глаза?
— Да, женщины, я много страдал.
— Говорите, где подписывать? — спросила тетя Тая Свешникова. — Мне некогда.
Расписались все женщины. Многие делали это за себя и своих мужей. Старухи подписывали и благодарили:
— Спасибо правительству, что прислали вас к нам.
— Спасибо за уголь. Хоть кака-то совецка влась появилась!
— Нам, внучок, терять нечего. Михал Романыч не смог притить, я за него. Мы свой пай сроду не забирали, даже и не знаем, в какой он бригаде был.
— Кака зямля, одной ногой в могиле стоим.
— Я за прядсядателя! Жизни никакой.
— Долго ль жить собралась?
— Пошла в манду!
— Давай денег на езду!
— Спасибо, спасибо, женщины! — растрогался Коля. — Надо еще председателя сельсовета...
— А, делайте, как знаете, мы поддерживаем вашу власть, правда, бабы?!
— Образованные, не пьющие, что еще надо. Повезло в кои-то веки!
