дальше?
В принципе обвиняемый хорошо подготовился, в показаниях не путался, тем более что в них содержалось достаточно правды. Вот только судья всё время сбивал с толку, перескакивая с одних событий на другие, словно резвящийся зайчик, и совершенно наплевав на их последовательность. Климчак изо всех сил пытался приспособиться к навязанному ему темпу допроса.
— Я пошёл в кухню, где была моя невеста.
— Почему вы её не пригласили в комнату? Вы её стыдились?
— Она ужинала и тоже устала. Она не очень любит компании и вообще вспыльчивая, ревнует…
Судья будто не слышал и, безжалостно откинув тему невесты, продолжал:
— Вы вернулись в комнату, и что?
Климчак моментально перестроился:
— Там была вторая бутылка водки, пол-литра.
— Кто её поставил на стол?
— Не знаю.
— Гонората, кто её поставил на стол?! — неожиданно рыкнул старый пень.
Девушка с первого ряда быстро вскочила с места.
— Павловская, — ответила она спокойно, и ясно было, что не соврала.
Патриция внимательно слушала всю эту галиматью, поскольку подробностей пьяной оргии не знала. Откуда взялась какая-то Павловская? А, похоже, тоже подруга, очевидно, и судья, и обвиняемый пренебрегли её присутствием, равно как и появлением…
Патриция пригляделась к девушке. Гонората, сестра Климчака, смутно помнилось, что её тоже обвиняли, кажется, в сводничестве или в соучастии в преступлении, в общем, в очередном идиотизме. Симпатичная, культурная, сдержанная, одетая скромно, но со вкусом, ни тени вульгарности, одним словом, хорошо воспитанная девушка из приличной семьи. И под такой благообразной наружностью прячется змея подколодная? Чушь собачья!
Судья обратился к Климчаку, махнув на Гонорату рукой:
— Дальше что было?
— Все три девушки вышли на балкон.
— Вы тоже?
— Да.
— Кто разливал водку?
— Водку разливала Руцкая.
И опять Патриция не поверила. Судья вникал в нюансы сервировки, уточняя типы рюмок, какое отношение к изнасилованию имели рюмки? Климчак упрямо возлагал работу по кельнерскому обслуживанию всей компании на жертву, сам же выходил, возвращался, Павловская тоже моталась туда-сюда, наконец подсудимый в очередной раз вернулся, не иначе чтобы поучаствовать в ключевой сцене этого предосудительного мероприятия. Гонората в комнате, Павловская со Стасей на балконе…
—..Я вышел на балкон. Руцкая повисла у меня на шее и сказала: «Лёлик, ты можешь со мной коней красть». Потом Руцкая сказала, что хочет провести со мной вечер, а я говорил, что не могу, так как невеста здесь. А она предлагала мне невесту проводить…
Судья позволил обвиняемому говорить так долго только потому, что копался в документах и бурчал что-то заседателям. Климчак мог с таким же успехом начать декламировать нараспев «Илиаду» и добраться до «…язву на воинство злую навёл», а Высокий Суд, не обратив на это ни малейшего внимания, в лучшем случае продиктовал бы для протокола: «Все разболелись».
Судья перестал бурчать, но, похоже, забыл, о чём шла речь.
— И когда вернулся? — слегка рассеянно поинтересовался он.
Патриция растерялась. Откуда и куда вернулся, пропади он пропадом, из кухни на балкон или после проводов домой невесты? Чего этому прикольному старикану надо?
Климчак, как ни странно, владел ситуацией.
— Около двадцати трёх. Все три барышни были на кухне. Руцкая лежала на козетке.
— Встала, и что вы сделали?
— Я вспомнил, что она хотела провести со мной вечер, и спросил, актуально ли её предложение? Она ответила, что специально меня дожидалась, и я могу с ней красть коней.
— И где вы этих коней собирались украсть?
— Не знаю.
— А Павловская это слышала?
Патриция опять упустила нить разговора. Что она должна была слышать? О краже коней, о вечере? Климчак же не растерялся и был готов к ответу. Своеобразная судейская грамматика с толку его не сбивала, и парень охотно объяснил, что заявления Стаси дошли до слуха всех присутствующих. Павловская предложила поехать на дачу.
Судья опять встрял.
— И потерпевшая согласилась?
— Да. Вечер был хороший…
— Кто пошёл ловить такси?
— Павловская.
— Такси, марка, водитель, вы водителя знаете?
Климчак опять преисполнился достоинством:
— Я этого водителя не искал.
— Почему?
— Чтобы меня не заподозрили, будто я склонял его к даче ложных показаний.
Прокурор Кайтусь не сдержался и рассмеялся демонстративно-издевательски. Патриция яростно сверкнула на него глазами, но он предусмотрительно не смотрел в её сторону. Климчак снизил градус пафоса и перешёл на конкретику, внимательно следя за судейскими скачками.
— Кто отпирал дачу?
— Гонората.
— Кто закрывал?
— Никто не закрывал.
— Дальше что?
После секундного колебания Климчак позволил себе развёрнутое высказывание:
— Руцкая присела на лавочку, сестра с Павловской сорвали по яблоку. Мы вошли в дом, все четверо. Сестра спросила, когда я вернусь, я ответил, что в пять. Руцкая сказала, что придёт к ней завтра к десяти.
— А кто калитку запирал?
— Я не запирал, у меня ключей не было.
Прокурор решил уточнить, по мнению Патриции, не в свою пользу:
— Значит, калитка оставалась открытой?
— Точно, я её потом так и оставил.
Патриция догадалась, что проводился осмотр места происшествия, и теперь стараются, чтобы всё сходилось, показания с тем, что зафиксировано на местности. Дом ещё строится, наверняка огорожен…
Судья требовал продолжения. Лёлик не имел ничего против.
— Мы распрощались, они пожелали доброй ночи и ушли. Я пошёл вместе с Руцкой по огороду в угол участка, где ничего не растёт. В самом конце Руцкая споткнулась о капусту и упала…
— Запнулась о капусту и разбила себе нос? — недоверчиво поморщился судья.
— Ну да.
Поскольку Патриция раньше не видела места событий, она поначалу не могла сообразить, в чём тут, собственно, дело. В разбитый нос из-за капусты, ладно, ещё можно поверить, вот только на кой ляд они вообще в эту капусту полезли? Там ведь стройка, а не огород! Почему, чёрт побери, об этом никто не спросит?
Застигнутый врасплох защитник, по всей видимости, тоже этим озадачился и попросил слова.
