установкой аппаратуры! Очень уж не терпелось заполучить от Алиции нужные сведения. Оно и понятно, пять миллионов – это вам не фунт изюму.
– Знаете что, пан Антоний, – посоветовала я наконец, – лучше расскажите все как есть. Понимаете, вы для них опасны, пока молчите, сейчас они и вправду могут с вами что-нибудь сотворить. Но стоит вам все рассказать, как нужда в этом отпадет, а мстить они поостерегутся, чтоб не наследить… У них ведь тоже голова варит.
– Дело говорите, пани инженерша, утешился Барцишевский. – А на всякий случай буду начеку, береженого Бог бережет. Ох уж намылю я холку своему Владеку, пусть только вернется. И где он себе откопал эдакого товарища?
Точно такой же вопрос, разве что погрубее сформулированный, задал и Дьявол, когда я доложила ему о своей встрече с Барцишевским. Но пока я добиралась домой с другого конца города, у меня было время еще раз все обдумать.
– Не совершайте излюбленной ошибки всех полицейских во всех детективных романах, – предостерегла я Дьявола. – Не оставляйте на произвол судьбы самого ценного свидетеля, иначе назавтра вы найдете его в состоянии, когда он вам уже ничего не засвидетельствует. Только Барцишевский может опознать своего подручного и этого, как его, Петера Ольсена. Позаботьтесь о Барцишевском уже сегодня вечером.
Дьявол, как ни странно, на сей раз прислушался к моему совету, и вскоре Барцишевского доставили в милицейское управление живым и невредимым, правда не в наилучшем настроении.
Был допрошен и настоящий его помощник, тот самый Владек, которому Барцишевский грозился намылить холку, но помощник клялся и божился, что своего «товарища» знать не знает. А за рекомендацию и отъезд из Варшавы в разгар сезона сам он получил две тысячи отступного. Словесное описание ничего не дало – мало ли в городе молодых, высоких и загорелых. Петер Ольсен отбыл вместе со своим носом в Копенгаген, выяснить о нем почти ничего не удалось, кроме того, что он, скорей всего, знал Алицию и приходил к ней. Но нельзя же считать преступлением визит к даме.
Дипломатично, со всеми предосторожностями, щадя свой рассудок, я попыталась разузнать о пропавшем теле. Отвечали мне неохотно и, боюсь, лишь бы что-то ответить. Активные действия майора принесли только один результат: сокрушенную исповедь ночного сторожа, дежурившего в прозекторской в день после убийства. Он получил от совершенно ему незнакомого субъекта бутылку «Охотничьей», сопровождаемую просьбой выпить за здоровье покойников. Мецената почему-то волновало здоровье только тех покойников, которых доставили в морг именно в тот день. Сторож оказался человеком душевным и просителя уважил, а потом его не могли добудиться и через сутки. Оставшимся в бутылке напитком, как выяснилось, запросто можно было спасти от бессонницы весь персонал Института судебной медицины.
А еще до меня дошли сведения, что Гуннар все-таки приезжал в Варшаву, и майор даже пытался увязать два эти события, но ничего не получилось. Описание его внешности ни в чем не совпадало с дарителем «Охотничьей», а к тому же Гуннар, как ни странно, вообще проявил минимум интереса к трагедии, случившейся с его невестой. Гораздо больше внимания он уделил ее машине, стоявшей в платном гараже. Сразу же по приезде, то бишь спустя два дня после убийства, пользуясь доверенностью, которую Алиция оформила на него еще несколько месяцев назад, он забрал машину и вскоре – на ней же – укатил из Польши. Ни с кем не разговаривал, ни с кем не встречался, сидел безвылазно в своем отеле – не считая двух визитов к сестре Алиции, с которой вел светские беседы о погоде. Можно подумать, что он приезжал лишь ради машины, желая избавить наследников от связанных с нею хлопот. Это было настолько непохоже на Гуннара, что я не знала, что и подумать.
Потеряв голову от злости, майор готов был заподозрить весь персонал прозекторской, допрашивал каждого, кто попадался под руку, перевернул вверх дном морги всех варшавских больниц и кладбищ, взял под наблюдение квартиры близких и дальних приятелей Алиции. Полное отсутствие результатов навело его на мысль, что это художества какого-то психопата.
– От психов всего можно ожидать, – скрепя сердце поддержал его Дьявол.
Паспорт мне должны были выдать со дня на день. Из составленного списка я выбрала Лешека Кшижановского и отправилась к нему на собеседование. Меня интересовала его прошлогодняя поездка в Данию и связанные с нею странные слухи. Хотелось кое-что уточнить. С одной стороны, если он замешан в афере, нужно его предупредить – такова воля Алиции. С другой стороны, не могу же я раскрывать тайну следствия, а тем более предостерегать преступников. Имелась еще и третья сторона: почему-то я в нем не сомневалась, хотя по всему выходило, что сомневаться следует.
– Пан Лешек, пожалуйста, быстро решайте. Если у вас есть что-то на совести, то мне лучше сейчас же уйти, не вступая с вами ни в какие разговоры. Итак?..
Вместо ответа Лешек пригласил меня зайти и угостил кофе. Я сочла свой долг честно исполненным и не заставила себя упрашивать.
Последний свой рейс в Данию он вспоминал без особого воодушевления, но и без подозрительной опаски. Он ходил капитаном яхты с экипажем в одиннадцать человек. Из этих одиннадцати вернулись только десять – один на обратном пути утонул, каким-то таинственным образом выпал за борт. Утонул, хотя умел плавать, выловили его уже мертвым. У Лешека были в связи с этим неприятности, его обвиняли в плохой организации спасательных работ, но при вскрытии у погибшего обнаружили что-то неладное с сердцем – оказалось, что он умер сразу же, как только вывалился за борт.
В довершение всего на экипаж яхты, включая и капитана, пало подозрение в перевозке контрабанды. Лешек из-за этого страшно расстроился – под ударом оказалась его безупречная репутация, а значит, и его занятия парусным спортом. Хуже всего то, что он и сам не мог поручиться за команду – обычно он плавал с постоянным составом, а в тот раз людей, как на грех, набрали с бору да с сосенки. Не всех он знал и не на всех мог положиться.
– Значит, не исключено, что какой-то подонок и впрямь что-нибудь прихватил с собой, – задумчиво предположила я. – Как вы считаете, смог бы он проделать это тайком от вас?
Лешек тоже задумался.
– Скорей всего, да. При отплытии мы даже не проходили таможенный досмотр, меня там знают не один год. Обзавелся в порту друзьями, они мне доверяют, я ведь не для гешефтов плаваю, но тогда надежных людей со мной было раз-два и обчелся, так что чем черт не шутит… Следить я за ними не следил, в мыслях ничего такого не держал.
– Словом, они могли что-нибудь загрузить?
– Могли даже слона. Хотя нет, для слона там тесновато. Но возможностей имели более чем достаточно, накануне состоялись пробные заплывы, а я не во всех участвовал. Яхта могла взять груз где угодно, да хотя бы с понтона, с рыбацкой лодки. Риск, конечно, большой, но всегда больше для капитана, чем для команды. Есть, правда, одна загвоздка…
– Какая?
– Товар должен быть штучным, мелкими партиями, разве что контрабандой занималась вся команда, исключая, само собой, меня. Никогда на яхте не оставался кто-то в единственном числе, всегда там крутилось несколько человек. За исключением одного вечера, когда мы все скопом нагрянули в Хумлебек.
Я слышала об этом визите вежливости от Алиции. Команда в полном составе гостила у наших благодетелей в их летней резиденции. Я на секунду представила себе это зрелище, живописное, как с рекламного туристического проспекта. Уютная терраска, зеленый, обсаженный деревьями откос, внизу в лунных бликах море, а вдали на горизонте – мерцающая огнями панорама Швеции. У меня невольно вырвался завистливый вздох.
– А вы туда прямо на яхте приплыли?
– В том-то и суть, что нет, – взяли такси. Точнее, микроавтобус, как раз на десятерых. Я поехал вместе со всеми, а один человек остался на яхте.
– Зачем? – изумилась я. – Ведь в Дании не воруют!
– Не знаю. Не захотел ехать. Всю ночь провел там один, мог загрузить что угодно, заниматься каким угодно делом. Вот только довести его до конца не мог, ведь именно он-то и утонул. Вряд ли бедняга был контрабандистом, иначе потом бы его сразу вычислили. Покойник уже ничего не спрячет, а яхту после его
