– Яйцо! Яйцо-о-о-о! – закричал он, судорожно сжимая кулаки.
Пассажиры дружно подскочили. Проснулись даже те, кто крепко спал, несмотря на пьяные песни аспиранта.
– Ну вот, – сказал кто-то устало, – теперь у них возникли проблемы с яйцами.
– Не с яйцами, а с яйцом, – со знанием дела поправил кто-то, – я ясно слышал, как он кричал «яйцо, яйцо», а не «яйца, яйца».
Вскочивший профессор тем временем судорожно переводил дух.
– Мне приснился кошмар, – жалобно сказал он, – что яйцо украли люди бен Ладена!
– Ну что вы, Игорь Георгиевич, – успокаивающе обратилась к нему Марьяна, – ну подумайте сами, зачем бен Ладену яйцо динозавра?
– Не скажите, не скажите, дражайшая Марьяна Алексеевна, – не согласился профессор, – он бы посадил его в личный зоопарк и утер бы тем самым нос разведкам всего мира.
Услышав про «разведки всего мира», Филимонова слегка покраснела.
«Никто ничего знать не может», – подумала она, успокаивая себя.
В этот момент аспирант, временно затихший, вновь заворочался.
– Вихри враждебные веют над нами! – запел он «Варшавянку».
Пассажиры дружно схватились за головы.
– Да утихомирьте его наконец! – послышались возмущенные возгласы. – Люди спят, отдыхают, а тут такое безобразие.
– В бой роковой мы вступили с врагами! – продолжал наяривать Бубнов, время от времени отпивая водку из маленькой бутылочки, которую он держал в руках.
Возмущение насильственно разбуженных пассажиров постепенно нарастало.
– Если бы он что-то другое пел, более лиричное и мелодичное, да не фальшивил, еще было бы ничего, – сказала старушка, сидевшая в кресле справа от Марьяны, – все равно у меня бессонница.
– Но мы поднимем гордо и смело знамя борьбы за рабочее дело! – грянул Дмитрий, встал столбом в проходе, покачиваясь, и принялся сам себе дирижировать.
Марьяна тоже встала и попыталась отобрать у Бубнова бутылку, дабы избежать дальнейшего усугубления и без того позорной ситуации. Аспирант емкость не отдавал. На помощь Филимоновой поспешил Слюнько.
– Отдай бутылку! – мрачно сказал он, вцепившись в емкость со спиртным.
– Ни за что, – ответил Дмитрий, поднес горлышко ко рту и тремя большими глотками допил все содержимое до дна. – Вот теперь держите, – сказал аспирант, протягивая бутылку.
Пошатываясь, Бубнов повернулся и пошел в туалет. Самолет тряхнуло. Не удержавшись на ногах, аспирант рухнул на колени какой-то завизжавшей пассажирке. Филимонова и Слюнько бросились к ней, рассыпаясь в извинениях.
– Нам и правда надо было оставить его в Москве, – сказал Игорь Георгиевич, – зачем мы его взяли с собой на биостанцию? Зачем я вообще взял его в аспирантуру? На фига он такой нам нужен? Одни же неприятности от него.
Вдвоем им удалось поднять Бубнова с колен недовольной пассажирки и довести его до туалета.
– Я должен был догадаться, чем все это закончится, еще когда он театрально подавился булкой, – покачал головой профессор.
– Ну не можем же мы теперь его бросить, – резонно возразила Марьяна, – бортпроводница уже объяснила, что на пассажирских лайнерах парашюты не предусмотрены.
– Ладно, – кивнул профессор, – тогда выгрузим его в Вене и там оставим.
– Как, – поразилась Филимонова, – просто бросим, и все? Что вы говорите! Это невозможно! Да, молодой человек напился, но это потому, что он остро переживает разлуку с любимой девушкой.
– Ну и пусть переживает разлуку в Вене, – легко согласился Слюнько, – это более романтично, чем терроризировать весь самолет кошмарными песнями. Хорошо еще, что он не пляшет! А если мы оставим его в столице Австрии, то он сможет стать клошаром. Ведь совершено очевидно, что ученым становиться Бубнов не хочет, несмотря на все наши старания. Да все ученые планеты удавились бы от счастья, если бы их отвезли к яйцу барионикса!
– Клошары, по-моему, во Франции, – неуверенно сказала Марьяна.
– Не важно, – отрезал Игорь Георгиевич.
В это время в самолете оглушительно взвыла пожарная сигнализация.
– Пожар! Пожар! – закричал кто-то. – Сейчас будет аварийная посадка!
В самолете началась паника.
– Спорим, это не пожар, – сказал профессор, набычиваясь, – это Бубнов курит в туалете. Сейчас я ему покажу, где динозавры зимуют!
И профессор засучил рукава и сжал кулаки.
Виктория вбежала в дом, захлопнула дверь и, навалившись на створку, заперла ее на засов. После чего протянула руку и щелкнула выключателем. Холл озарил желтый свет электрической лампочки.
– Я боюсь, я боюсь, – приговаривала Сушко.
В здании, где, кроме нее, осталась только Колбасова, царила мертвая тишина. Девушка замерла, прислушиваясь как к звукам, так и к самой себе.
«В доме небезопасно, – поняла Виктория, нерешительно остановившись посреди холла неподалеку от тела несчастного орнитолога. – Маньяк как-то попадает в здание. Иначе как он открыл дверь изнутри, забрав яйцо, если двери были заперты на засов снаружи!»
Девушка подняла голову. Из кабинета Анастасии Геннадиевны не доносилось ни звука. Виктория колебалась, не зная, что ей предпринять.
«Бежать, бежать отсюда!» – беззвучно вопил ее испуганный разум.
Сушко ужасно хотелось схватить с вешалки дождевик, завернуться в него и уйти прочь.
«Всего десять километров, и кошмару конец, – подумала Виктория. – Несмотря на бурю, я надеюсь дойти до шоссе. Если же я останусь здесь, то вариантов всего два. Либо я стану следующей жертвой, перед Колбасовой, либо убьют сначала Анастасию Геннадиевну, а потом меня. В любом случае, мне конец».
От страха девушка, с одежды которой стекали потоки воды, покрылась неприятным липким потом. Она снова прислушалась. Сверху, из кабинета директора, по-прежнему не было слышно ни звука.
Несмотря на то что Сушко очень хотелось сбежать, уйти, бросить пожилую женщину на произвол судьбы она не могла.
«Если бы я была еще и смелой, то исследовала бы здание на предмет поиска входа, о котором никто не знает, – подумала Виктория, – но я, к сожалению, страшная трусиха».
Она продолжала стоять посреди холла, не зная, что ей предпринять. Самым простым и одновременно нравственно приемлемым вариантом представлялось возвращение в кабинет Анастасии Геннадиевны. Запереться бы и, поддерживая по мере сил престарелую директрису, подождать прибытия милиции или Бадмаева в сопровождении офицеров ФСБ.
– Во всяком случае, в кабинете можно забаррикадироваться шкафом, – решила Сушко.
Она несмело сделала несколько шагов. Перед Викторией лежала темная лестница. Справа и слева на стенах висели портреты биологов, которые, казалось, смотрели прямо на нее. Стараясь не шуметь, Сушко пошла вверх. В руках у нее ничего не было. Если бы на девушку сейчас напал маньяк, она бы не смогла оказать ему никакого сопротивления. Очки Виктории вспотели от напряжения и страха. Сжав волю в кулак и заставляя себя не бежать, а идти неспешно, Сушко подошла к кабинету Колбасовой и постучала.
Никакого ответа.
– Анастасия Геннадиевна, это я! – негромко сказала Виктория.
Тишина.
Сушко толкнула дверь. Та распахнулась легко, без всякого сопротивления. Сушко почувствовала, что не может дышать. Ноги подкашивались, словно были сделаны из ваты.
– Анастасия Геннадиевна! – попыталась позвать Виктория, но из горла вырывался только слабый хрип.
Девушка осмотрела кабинет, в страхе ожидая увидеть растерзанное, окровавленное тело Колбасовой.
