– Именно, – согласился следователь и со значением посмотрел на Елену Варфоломеевну.
Дождь барабанил все сильнее. В его мерном стуке было что-то убаюкивающее. За окнами клубился туман.
«Подходящая погода для Джека-потрошителя», – некстати подумала няня.
– Надо искать следы цианистого водорода, – сказал следователь. – Получу сегодня ордер на обыск.
– Квартира Маши и Нинель Петровны.
– Да. Если Нинель Петровна сама готовила себе яд, она оставила бы следы, ей не было смысла ничего скрывать. Правда, все следы мог уничтожить Федя.
Следователь потянулся и выпрямился.
– Один поцелуй, и поедем, – предложил он.
– Нет.
– В щечку.
– Нет.
– В лобик! По-дружески.
– Исключено. Могу руку пожать.
Он завел двигатель.
– Ну хоть руку.
Они пожали друг другу руки и вырулили на дорогу.
Кроки бил в стену.
– Спасите нас! – кричал выводок летучих ежей, прильнув к зарешеченному окошку. – У нас один больной есть! Нам надо на воздух!
– А их почему держат в камере? – спросила принцесса, глядя на несчастный колючий выводок, сующий в окно длинные мордочки с черными носиками.
– Их фаршируют листьями самопишущего дерева, – пояснил Кроки, переводя дух. – Есть такое дерево- поэт, на его листьях написаны стихи всякие. Листья собирают только безлунной ночью, чтобы дерево заранее не заметило сборщиков и не начало писать частушки всякие матерные. Так вот, если поймать ежа, выпотрошить, вымочить…
Ежи застонали.
– …вымочить, – продолжил Кроки, – а потом нафаршировать листьями самопишущего дерева со стихами о любви, то получается такой вкусный голубец, что многие готовы правое щупальце отдать, чтобы съесть такое блюдо. Это что-то типа наших трюфелей. Или фуа-гра.
– А в домашних условиях дерево такое можно вырастить? – спросила принцесса. – На подоконнике? Чтобы оно писало всякие романтические баллады?
– Можно, – сказал Кроки. – Но на листьях будет одно-единственное стихотворение.
– Сижу за решеткой в темнице сырой, – с чувством продекламировал Медуза.
Кроки снова ударил хвостом по стене. Грохот, пыль, разлетающиеся кирпичи.
– Ты настоящий мужчина, – тихо произнесла принцесса. – Хоть и зеленый.
Крокодил засмеялся, приоткрыв пасть с острыми зубами в три ряда. Медуза втянул носом воздух. Слегка пахло розмарином.
– Давай быстрее! – взвизгнула принцесса.
Хвост со свистом разрезал воздух. Удар был такой силы, что гора содрогнулась. Кирпичи посыпались, в стене появился проем. Радостно запищав, ежи принялись вылетать из отверстия. Двое несли больного ежонка.
– Что с ним? Давайте я его понесу, – предложила принцесса, взяв в руки невесомое колючее тельце.
– Темно, сыро… продуло, – сказала ежиха, и на ее глазах-бусинках заблестели слезы. – Ни врачей, ни солнца, ни лекарств, ни пудинга со сливками.
– Пошли, – позвал Кроки.
Принцесса пустилась за ним, прижимая к груди ежонка. Остальные летели следом, шелестя крыльями. Медузы вели себя у принцессы за пазухой смирно.
На развилке Кроки замешкался.
– Налево! – сказал Медуза, высунув из-под майки принцессы прозрачное щупальце.
Кроки повернул налево, летучие ежи сделали пируэт в воздухе.
– Хэээлп, – послышался стон где-то впереди.
И почти сразу же в воздухе сильно запахло розмарином.
Старушка в клетчатом пальто и голубом шарфике сидела в коридоре, бдительно щуря правый глаз.
– Ульяновна я, – сообщила она, увидев следователя и Елену Варфоломеевну. – Мне девочки рассказали, что милиция приходила.
Старушка причмокнула.
– И я хочу кое-что рассказать!
– Проходите, – пригласил следователь, показывая на дверь.
Ульяновна вошла, мелко семеня, и села.
– Ночью она приходила к нему! – выпалила она. – Какой стыд! Не успели похоронить жену, а Маша уже бежит к нему в постель.
Сухонькие щечки запылали праведным гневом.
– В мое время таких женщин… знаете, как называли, да, – сказала Ульяновна, вскинув подбородок. – Я бы ей руки не подала. Я с ней даже не здороваюсь теперь!
Она поудобнее устроилась на стуле.
– Я думаю, – произнесла она после паузы, понижая голос, – что они ее… убили. Маша и муж Нинель. Убили нашу тамаду, несущую людям радость! Убили честную женщину, потому что жена была как бельмо на глазу и мешала им творить разврат.
И Ульяновна несколько раз испуганно перекрестилась.
– Знаете, – продолжила она, – и Харитоновна тоже так думает. Только не говорит вслух.
«Харитоновна – это мама то ли бандита, то ли депутата, – вспомнила Елена Варфоломеевна, – того, который пытался подарить матери машину с водителем, чтобы она в булочную ездила».
– У нас не запрещено законом иметь внебрачные связи, – сухо сказал следователь, – у нас свободная страна. Так что тот факт, что Маша ночью ходила к своему лю…
– Я чувствую, – проговорила Ульяновна. – У меня девальвация… эксгумация…
– Интуиция, – подсказала Елена Варфоломеевна.
Ульяновна благодарно закивала.
– Интуиция! Они ее убили. Кстати… когда будут похороны Нинель?
Старушка застегнула пальто на все пуговицы.
– Посмотрю ей в глаза на похоронах. Убийцы перед лицом покойной жертвы дрогнут и, возможно, раскаются. Упадут на колени перед гробом!
– Я бы на это не рассчитывал, – усмехнулся следователь.
Елена Варфоломеевна молчала, внимательно глядя на старушку. Та встала. Ее газовый шарфик взметнулся.
– Спасибо, – поблагодарил следователь, – все, что вы рассказали, очень интересно.
За старушкой закрылась дверь.
– Помнишь, – сказала Елена Варфоломеевна, – как Мария Ивановна Кукевич говорила нам, что Федя ее и видеть не хочет, потому что считает, что это она убила Нинель Петровну? А тут вдруг Маша бегает к Феде ночью? Это как-то странно, ты не находишь.
– Пойдем проводить обыск, – предложил следователь. – Пора. Даже, наверное, поздно! Если это убийство, то все улики уничтожены. Санкция прокурора есть…
Он взял папку и вынул два прозрачных файла, в которых лежали постановления.
– Понятых на улице найдем, – решил он. – Поехали. Или тех двух старушек возьмем: Харитоновну и Ульяновну.
– Я могу быть понятой, – сказала Елена Варфоломеевна.
