избирателей, которые жаловались и клянчили, просили и требовали и снова жаловались и клянчили, клянчили, как на паперти. А потом вошла она. Конечно, он ее не узнал. Да и как можно было предположить, что эта высокая тетка в невнятной старушечьей одежке имеет к нему какое-то отношение?
Ей нужны были деньги для лечения ребенка. Она сказала, что ее четырехлетнего внука, который почти не ходит, можно поставить на ноги, но нужно лечение в немецкой клинике, дорогой протез и что-то там еще. Архипов слушал, вежливо кивал, не беря в голову. Потом попросил оставить документы, которые рассмотрит его помощник, потому что, вы же понимаете, он не может просто так давать деньги каждому, кто запишется к нему на прием. Но есть благотворительные фонды, которые… И тогда женщина молча положила перед ним вот эту самую фотографию. Архипов взглянул мельком, без интереса – и поперхнулся на полуслове.
– Я так и думала, что вы меня не узнаете. Конечно, жизнь не красит, – извиняющимся тоном сказала посетительница. – Я бы ни за что не пришла. Но врачи сказали, что есть шанс. Сами мы не справимся. И другого выхода просто нет. Извините…
– Марина?! – изумленно выдохнул Архипов. – Но как же… То есть…
С фотографии на него смотрело его собственное лицо, вернее, два его лица, два отражения: высокий светловолосый парень и вихрастый мальчишка лет четырех. Они были похожи друг на друга, на детские снимки, которые хранились в семейном альбоме у матери Архипова, на него самого и на его отражение в зеркале. Как две капли воды – так, кажется, говорят?
Сын и внук. Его сын и его внук. В этом не было ни малейшего сомнения.
– Почему? Почему ты не сказала? – глупо спросил он, заранее зная ответ.
Но она объяснила, поспешно и заискивающе:
– Ты… То есть вы… Ты сидел. Три года. Я тебя тогда ненавидела. И потом, родня бы совсем от нас отвернулась, если бы я сказала, кто отец ребенка. И как бы я одна? А так – они мне помогали. Вырастили. Потом мы сами справлялись. Да и сын запретил. Он хороший парень, честное слово. Работает инженером на хлебозаводе. А невестка – в школе, учительница. Тоже очень хорошая девочка. И такая вот беда. Мы все сделали, что могли. Я к тебе, как к последней инстанции…
И, поскольку он молчал, добавила с отчаянием:
– И что бы ты сказал, если бы я нашла тебя тогда?! Мы были тебе не нужны!
Точно. В девятнадцать лет ему никто не был нужен. Он был красив, смел и знал, что ему море по колено. Ему нужны были деньги, вещи и любовь – точнее, то, что он тогда считал любовью. И о чем старался никогда не вспоминать. Но вот он – документ на нескольких листах, в этой самой синей папке из сейфа: копия приговора суда от 15 сентября 1981 года. «Подсудимый Архипов, находясь в близких отношениях с гражданкой Кротовой, путем обмана завладел ее личными вещами: брюками джинсовыми, импортными… золотыми изделиями на сумму 760 рублей…Подсудимый Архипов, находясь в дружеских отношениях с гражданкой Неделко, злоупотребил ее доверием и путем обмана завладел ее имуществом: джинсовой курткой, золотым кольцом, деньгами в сумме 130 рублей, всего на сумму 360 рублей…»
Марининой фамилии в протоколах не было – она единственная из всех не стала давать против него показания. Он только теперь понял – почему. Впрочем, на суде вор на доверии, разводивший «марух», девятнадцатилетний Сашка Архипов и сам во всем признался. Ему дали три года.
Выросший на рабочей окраине, Сашка никогда не смотрел на жизнь через розовые очки. Он знал, чего хочет. И знал, что для этого готов на многое. Но колония его страшно напугала. Он едва не сошел с ума от отсутствия тишины и одиночества, от того, что рядом постоянно толклись сотни враждебно настроенных чужих людей и у них на глазах надо было есть, спать, мыться, справлять нужду. Днем матерились зэки и лаялась охрана, стучали ложки в столовой, лязгали станки в цехе, по ночам душный барак страшно храпел на разные лады, а утром без пяти шесть начинало орать радио – и с этого начинался новый день, который надо было как-то пережить. С тех пор он берег и любил тишину и одиночество, как скряга бережет золотые монеты
На зоне его не били, не унижали. Он сам, как зверек, мог кинуться и загрызть кого угодно, и его, пару раз поучив, все-таки снисходительно оставили в покое. У него даже появился покровитель: директор какого-то треста, мотавший длинный срок за экономические преступления. Директор был счастлив, потому что его хотели расстрелять. А теперь он жил, и жил неплохо, потому что с воли его «грели», присылая солидные передачи, и даже намекал, что на воле скоро все изменится, и как знать, кто тогда станет швалью, а кто будет в шоколаде… Этот директор сыграл для Сашки роль аббата Фариа.
Нет, он не оставил ему сведений о кладе. Но вбил в пустую красивую голову главное, то, чего не смогли вбить отец и мать, простые убогие работяги: не хочешь сгнить на нарах – учись. Хочешь выбраться из грязи – учись.
– Преступник без образования обречен, – несколько высокопарно объяснял ему наставник. – Твои самые «вкусные» жертвы – серьезные люди с образованием. Ловить и сажать тебя будут тоже люди с образованием. Да и преступная стезя для образованного – шире, а уважение коллег – глубже.
Ученик оказался способным. И на свободу вышел уже не желторотый пацан Сашка Архипов, а опытный бывший зэк, получивший немало знаний и ценный практический опыт в системе следствия и судопроизводства, знающий законы и «порядки». А главное – у него теперь были связи. Но сперва Александр устроился учеником слесаря на завод и стал учиться – жадно, упорно, зубами вцепляясь в непонятное, продвигаясь шаг за шагом к намеченной цели. Школа рабочей молодежи, рабфак, истфак университета. Он победил!
И тут подоспели девяностые. Учитель оказался прав: тупым качкам из спортзалов, ходившим по воняющим кровью и порохом купюрам, вскоре стал нужен именно он: умный, разворотливый, респектабельный. Свой среди чужих, белый воротничок, о которых тогда еще никто не слыхал. Учеба в университете не просто дала ему диплом, она и развила в нем вкус, пробудила интерес к антиквариату, в том числе и церковному, – контрабанду тогда вывозили почти легально, и это стало отдельной статьей дохода. И упрочила авторитет среди коллег во всех ипостасях жизни и деятельности. Так начался его бизнес.
Уже в девяносто втором он вместе с компаньоном (ну конечно же – с тем самым, еще в колонии вылепившим его из грязи) создал фирму: сеть ювелирных магазинов плюс собственное высокотехнологичное производство ювелирных изделий высокого класса. Они смотрели вперед, не связываясь, как все другие, с копеечным привозным золотом, приносившим копеечную же прибыль. Они делали ставку на настоящие вещи. Обнищавшие ювелиры, оставшиеся без работы на приказавших долго жить государственных заводах, строились в очередь и готовы были работать за копейки, а уральские изумруды с умирающего (по документам) рудника котировались на мировом рынке не хуже африканских.
Название фирмы придумала Алла.
– «Вечные ценности», – сказала она. – Драгоценные камни, которые дарят любимым. Это стильно и образно. И солидно.
Александр согласился. Тогда он соглашался со всем, что говорила жена, потому что обожал ее. Тогда он тоже думал, что вечные ценности – это изумруды, сапфиры и бриллианты, а не надежно прикрытая другом спина, счастливый женский смех и не разбросанные по дому детские игрушки.
С тех пор прошло двадцать лет. Целая жизнь, которой он доволен и уверен, что все делал правильно.
В пять они поехали к Марине. Если бы она не была так страшно напугана предстоящим мероприятием, она бы была и в самом деле великолепна: длинные пепельные волосы, высоко поднятые и уложенные в сложную прическу, сияющие серо-зеленые глаза, идеально подчеркнутые профессиональным макияжем. Прямая спина и рост, позволяющий Марине без всяких усилий быть выше многих. Она вообще была – другая, таких женщин в их кругу не было. Он взял ее дрожащую руку, поцеловал, осторожно погладил по волосам. Отстранился, любуясь – серое платье, которое они покупали вместе, сидело отлично.
И так же отлично на ней смотрится подвеска с изумрудом, которую он надел ей на шею.
– Настоящий? – любуясь на себя в зеркало, спросила Марина.
