родной души кругом. Только гора платьев в шкафу.
Она заплакала, горько и отчаянно, впервые в жизни не боясь размазать макияж.
Маргарита же, напротив, пребывала в отличном настроении. Испуганный Коровкин купил ей чудесный костюмчик цвета сливочного мороженого, сережки с бриллиантами и пару розовых босоножек. Мать Риты так и не объявилась, и девушка изображала по этому поводу глубокое страдание. Они с Коровкиным улеглись в широкую постель, покрытую белоснежной шелковой простыней, и миллионер нежно обнял убитую горем подругу, но тут счастливое уединение нарушил звонок Маргаритиного мобильника.
– А вдруг это мама? – всполошилась красавица, изображая волнение.
Но это была не мама. Это был режиссер Селедкин. Увидев его номер, Марго быстро бросила жениху: «Это просто подруга» – и пулей помчалась в ванную.
– Чего тебе? – сурово спросила она запасного претендента на ее руку и сердце. – Че надо?
– Рита, – быстро и сдавленно прошептал Леонид Иванович, – спаси меня!
– Ого, – удивилась Марго, включая воду, чтобы ее беседа не достигла ушей Юрия Борисовича.
– У меня дома террорист!
– А-ха-ха-ха! – засмеялась Марго. – Ты еще скажи, что сам бен Ла… ну, самый главный мировой террорист, сидит у тебя на кухне и мастерит ядерную бомбу.
– Рита, это не смешно! Он меня убьет! Как только получит свой калифорний!
– Какую травку куришь? – заинтересовалась девушка. Стенания Селедкина ее ужасно смешили.
– Это не смешно! Это страшно! – зашипел режиссер. – Спаси меня! Я женюсь на тебе хоть завтра!
Маргарита подумала.
– Нет, завтра не надо, – ответила она после паузы. – Попозже, завтра я буду занята.
– Рита, будь человеком!
Девушка устроилась поудобнее и переложила телефон из левой руки в правую.
– А почему ты в милицию не позвонишь? – спросила она.
Леонид Иванович представил, как Чен рассказывает стражам порядка о его, Селедкине, охоте на будущую тещу с лопатой наперевес, и его передернуло от ужаса. Бомбы он боялся определенно меньше.
– В общем, звони в милицию, они тебя спасут, – с легким сердцем сказала Рита, отключила мобильный телефон и пошла обратно, на шелковые простыни, к верному Коровкину.
Подозрительный шелест Ева перестала слышать очень быстро – все звуки заглушила мадам Гнучкина, пробирающаяся по подземному ходу с грацией бегемота среднего размера. Она ухала, хлюпала, сопела, ругалась, застревала, а потом вновь продвигалась вперед.
– Где ступеньки, где? Далеко еще? – с любопытством спрашивала актриса.
Ершова подумала, что мадам, наверное, жалеет, что не стала в свое время археологом.
– Я на них лежу, – ответила Ева, – и чувствую их ладонями. Но тут ничего не видно!
– А впереди – что? – спросила Гнучкина.
– Ну откуда я знаю! – простонала Ершова. – Говорю же, не видно ничего. Сейчас я туда проползу и пощупаю.
Ева двинулась вперед, но вдруг рванулась назад, отчаянно завизжав.
– Там что-то мягкое! Прямо ковер целый! Шевелится!
В голосе Евы появились панические нотки.
– Наверное, это крысы, – пропыхтела мадам, – у них мягкие шерстяные шкурки.
В этот момент Ершова опять завопила.
– Меня кто-то укусил, – кричала она, – зубами! Они нас сейчас съедят!
– Мы так просто не сдадимся, – рявкнула актриса, надежно отгороженная от крыс Евой.
– Дайте мне что-нибудь тяжелое! – попросила девушка. – Мне надо от них чем-то отбиваться. Они голодные, и их много. Эти гады нас просто количеством возьмут.
Пыхтя, Гнучкина сняла с ноги сапог.
– На, сражайся, – сказала она. – Ты же вроде как бы человек военный. Лейтенант!
Размахивая сапогом, девушка поползла вперед. Актриса двинулась за ней.
Люда уложила в постель полубесчувственную подругу, которая была невероятно тяжелой, и со стоном опустилась на старенький продавленный диван. В этот момент ей позвонил бывший муж. Чайникова долго смотрела на экран телефона, не в силах поверить в то, что видит.
– Он, наверное, ошибся номером, – пробормотала Люда.
Сердце у нее опять заболело, засаднило и сжалось в комок. Она очень любила его, своего бывшего мужа. Ее любовь не ослабевала со временем, а казалось, становилась все острее, все болезненнее.
– За что ты любишь его? За что? Что он тебе хорошего сделал? Ну кроме того, что женился, конечно, – спрашивала Людмилу Диана.
Чайникова не могла ответить на этот вопрос. Когда-то она увидела Леню впервые, посмотрела ему в глаза – и все. Влюбилась. Мгновенно, глубоко, остро. Первое время он тоже относился к ней хорошо, а потом как-то мгновенно потерял интерес. Она, Люда, стала пустым местом. Больно при этом ей было невероятно. Она ждала, что все вернется, надеялась на это, пыталась угодить мужу, растормошить, заинтересовать его, но все без толку.
И вот теперь он звонил. Понял, что любит только ее? Раскаивается? Хочет помириться?
– Але, – сказала Люда в трубку. Голос прозвучал жалко и хрипло.
– Люся, – прошептал Селедкин в трубку. – Люся, привет. У меня неприятности. Поможешь?
От звука его голоса у Чайниковой закружилась голова. Она была готова мчаться на край света.
– Что случилось? – спросила она у бывшего мужа.
– Я в беде! У меня дома сидит террорист с пистолетом и ждет, когда ему принесут чемодан с калифорнием. После этого он всех убьет, чтобы следы замести. И меня, и ту женщину, что принесет чемодан!
– Калифорний, калифорний… Что-то знакомое, – пробормотала Люда.
– Это жутко радиоактивная дрянь, – пояснил Селедкин, – достаточно двадцати граммов, чтобы сделать ядерную бомбу, которая сможет снести с лица Земли половину Нью-Йорка.
– И что, какая-то женщина принесет эту гадость к тебе домой в чемодане? – не поверила Чайникова.
– Дорогая! За деньги люди готовы на все, что угодно. А ей посулили большие деньги!
– Хорошо, – сказала девушка, – говори, что надо делать.
На последние деньги она вызвала такси и поехала к дому бывшего мужа.
«Ничего, – думала Людмила, – завтра продадим на металлолом „УАЗ“, и деньги появятся».
До завтра дожить она очень надеялась.
Селедкин, пугливо озираясь, жарил картошку. В дверном проеме, сияя белоснежной улыбкой, маячил Чен. Его темные миндалевидные глаза смотрели при этом с угрозой. Он был похож на оскалившегося тигра – такой же дикий и опасный.
– Сальца положи побольше, – сказал Ли Минь.
– Разве ты не мусульманин? – удивился режиссер.
– Ха! – ответил Чен. – Я верю в победу мирового терроризма. И все!
Леонид Иванович принялся строгать сало.
– А у тебя в предках нету украинцев? – спросил режиссер после паузы. – Они тоже сальце любят. На Украине это чуть ли не национальная еда.
Он тянул время и не хотел злить террориста, изображая дружелюбие, хотя внутри у него все сжималось от леденящего ужаса. Наоборот, Леонид Иванович пытался задобрить Чена, умаслить его, настроить на благодушный лад. Селедкин ждал, когда приедет его бывшая жена, и надеялся, что Люде удастся освободить его. В том, что он будет убит после получения калифорния, режиссер не сомневался и надеялся только на то, что бывшая супруга появится скорее, чем доцент Кондрашкина. Как хрупкая и женственная Люда будет спасать его из лап злодея, Селедкин не знал, но надеялся, что Люда что-нибудь придумает, коня остановит, в избу горящую войдет и спасет его, творческую личность, от ужасного конца.
– Вообще-то я люблю жаренных скорпионов в соусе из вермута больше, чем картошку, – сказал Ли Минь, – но ты вряд ли сможешь приготовить их правильно.
