Запретная правда Виктора Суворова

в) устройство сталинского государства;

г) государственная политика СССР.

Сталин был человек исключительного интеллекта, свободный от каких бы то ни было ограничивающих идеологий, в том числе и от обычной морали. Он выстраивал государство под личные потребности. Основной его потребностью — и главной целью — была диктаторская власть над максимально большой территорией.

Идеология, которую Сталин внедрял в советское общество, была по форме мешаниной из коммунистической лексики и понятий, постоянно менявших свой смысл. Сутью ее было послушание. Залогов безопасности у населения СССР не было вовсе, но шансом уцелеть была постоянная демонстрация верности идеологии в ее актуальном, сиюминутном варианте. Идеология маскировала ритуальной коммунистической лексикой реальные планы и реальное устройство государства.

Государственный режим, который Сталин выстраивал почти без помех с 1928 г., а с 1930 г. совсем без помех, был по своему устройству чем-то вроде концлагеря на всю страну, настоящие концлагеря служили в нем карцерами. Население страны охранялось изнутри, дабы исключить побеги (внешних врагов, способных на агрессию, у СССР не было до того момента, как Сталин ввязался в им же спровоцированную мировую войну).

В стране были ликвидированы практически все возможности для свободного и независимого труда, для труда не на государство. Принудительный труд в разных формах стал обязательным для всего населения. Речь тут не только о рабовладении (лагеря, мобилизации, спецпоселения…) и крепостном праве (колхозы и совхозы). В идеале практически любой труд был принудительным. Государство максимально ограничивало возможности выбора работы, смены места жительства, перемещений по стране.

Систему невозможно было сделать полностью герметичной, но в идеале все было устроено так, чтобы еду и жилье (на предельно нищенском уровне) можно было получить только от предприятия. Уходя с работы, человек должен был терять возможность выжить и прокормить себя и семью.

Производство еды, жилья и продуктов первой необходимости (не говоря уже о второй и далее) было снижено до минимально возможного уровня. Их качество — тоже.

Массовое и санкционированное советским командованием мародерство на оккупированных во время Второй мировой войны территориях можно объяснить в первую очередь тем, что в течение 15 предвоенных лет (с разгрома НЭПа в 1929 г.) в СССР для массового употребления не производилось ничего, что выходило бы за рамки удовлетворения самых элементарных потребностей. Часы, радиоприемники, авторучки, сигареты и даже пустые пачки от сигарет, как и множество других обычных бытовых вещей, в 1930 г. воспринимались желанной заграничной экзотикой.

Немецкий архитектор Рудольф Волтерс, работавший в 1932–1933 гг. в Новосибирске, так описывает реакцию своих русских коллег на его вещи:

«Все поражались в первую очередь европейским, «капиталистическим» вещам, привезенным с собой. Мой шкаф-чемодан вызывал изумление и почитание, как нечто священное; робкое удивление вызывали обычный маленький будильник, фотоаппарат, ручка, заправляющаяся чернилами. Вот, оказывается, какие вещи производят «капиталистические государства»! Как-то я получил по случаю посылку из дому с кофе, шоколадом и сигаретами — вещами, которые иностранные специалисты могли по унизительным таможенным правилам провезти только в небольших количествах. Сигареты в упаковке из фольги были самым неслыханным из того, что мои друзья вообще могли себе представить. Каждый просил меня дать ему пустую упаковку, и я лишился дара речи, когда один высокий начальник однажды попросил меня с жадным взглядом: «Подарите мне эту красивую пачку, когда она опустеет».

Вскоре я осознал, что благодаря этим блестящим коробочкам меня всюду будут хорошо принимать, и в конце концов написал домой, чтобы мне присылали только пустые упаковки из фольги… После долгих обсуждений мне разрешили взять оговоренный контрактом отпуск, но только после того, как я пообещал закончить мои проекты и провести их через все согласования. Это мне действительно удалось, и успех следовало не в последнюю очередь отнести за счет пустых пачек от сигарет из фольги, которые я всегда носил с собой и раздавал важным людям»[145].

На первобытный уровень было сведено здравоохранение. На свободе оно в массовом виде иногда не слишком отличалось от лагерного.

Существовала сложная строго иерархическая система снабжения населения товарами, распределявшимися по секретным нормам. Еда, одежда, жилье и прочие бытовые блага для начальства разного ранга были лучше и дешевле, чем для низших слоев общества.

Важное принципиальное отличие СССР от нацистской Германии состояло еще и в том, что последняя была правовым государством. Там были приняты тоталитарные, антидемократические законы, но они работали, что сильно облегчало жизнь населению.

Немецкая тайная политическая полиция занималась отловом «врагов государства». Если человек подозревался в антиправительственной деятельности, то его арестовывали и проводили расследование. Если подозрения подтверждались, его сажали в концлагерь. Если не подтверждались — отпускали. Членов семьи не трогали. Человек, не занимавшийся антиправительственной деятельностью, мог чувствовать себя спокойно. Даже выход из партии из-за несогласия с ее политикой не был поводом для репрессий.

В СССР тайная полиция решала совсем другие задачи. Она занималась в основном плановым наполнением лагерей рабочей силой и плановыми репрессиями против тех или иных групп населения — в соответствии с актуальными установками на этот счет. Индивидуальные расследования фальсифицировались тоже в плановом порядке, члены семьей определенных групп осужденных репрессировались.

Никакие законы не защищали население СССР от произвола власти. Законы, произвольно принимавшиеся и отменявшиеся Сталиным в зависимости от его целей, имели маскировочный характер и обслуживали лично Сталина.

Сталинская внутренняя и внешняя политика была подчинена выполнению его личных планов. Основных задач тут было две:

Уничтожение явных и потенциальных врагов диктатуры Сталина независимо от их политических взглядов.

Расширение территории этой диктатуры до возможных пределов.

Последняя цель предполагала, во-первых, концентрацию всех ресурсов страны, человеческих и материальных, в руках правительства и использование их для строительства в кратчайшие сроки армии, «которая могла бы победить объединенную армию всех вероятных противников СССР». Приблизительно так это формулировалось во внутрипартийных документах. В начале 30-х годов вероятными противниками считались все соседи СССР.

Вторая цель предполагала также провокацию мировой войны, в которую СССР должен был вступить в удобный для себя момент и остаться единственным победителем.

Никакой «борьбе с фашизмом», «коллективной безопасности», «борьбе за мир» и т. п. в этой системе ценностей места не было. Такая терминология была в СССР и в среде его симпатизантов чисто маскировочной. Вот как сам Сталин формулировал политические цели СССР в личном письме Кагановичу и Молотову 2 сентября 1935 г.:

«Старой Антанты нет уже больше. Вместо нее складываются две антанты: антанта Италии и Франции, с одной стороны, и антанта Англии и Германии — с другой. Чем сильнее будет драка между ними, тем лучше для СССР. Мы можем продавать хлеб и тем, и другим, чтобы они могли драться. Нам вовсе не выгодно, чтобы одна из них теперь же разбила другую. Нам выгодно, чтобы драка у них была как можно более длительной, но без скорой победы одной над другой

Составы «антант» могли произвольно меняться, но на логику поведения Сталина, на его отношение к «вероятным противникам» и на конечные цели его политики это никак не влияло.

Нацистский режим не стал лучше от того, что начиная с 1944 г. он не воевал на чужой территории, а защищал от врагов собственную. Точно так же сталинский режим не стал благороднее от того, что был вынужден с 1941 года на собственной территории вести так называемую «Великую Отечественную войну». Конечные цели военной активности сталинского государства были последовательно преступными всегда, независимо от того, нападал он, защищался или выжидал удобного момента.

Если понимать общеупотребительное, но не академическое слово «фашизм» как разговорный синоним