«тоталитаризма» (а другое значение подыскать не получается), то сталинское государство было однозначно фашистским режимом со всеми его родовыми признаками. Политическая диктатура, держащаяся на тотальном страхе населения перед властью, главное свойство которой — стремление к максимально возможному распространению на окружающие страны и народы.
Все вышеперечисленное легко подтверждается массой известной или, как минимум, опубликованной (и известной тем, кто хочет это знать) информации.
Тем не менее для общественного мнения (как, к сожалению, чаще всего и для академической науки) такой комплексный подход, мягко говоря, не очевиден.
Проблема в том, что вообще-то исторические исследования — не чтение для всех, только для любителей. Все, как правило, читают школьные учебники, в которых по идее должны в концентрированном виде излагаться результаты научных исследований. Впитанное в детстве усваивается гораздо прочнее, чем все остальное.
Что собой представляли советские учебники истории, по которым училось большинство современного населения России, объяснять не надо. За последние
20 лет учебники, насколько я знаю, меняются постоянно и постоянно дискутируют друг с другом. Какой бы то ни было устоявшейся концепции в академическом мире тоже не существует. В книжных магазинах на полках рядом стоят книги антисталинистские и сталинистские, советские и антисоветские. И авторов с научными титулами во всех группах примерно поровну.
Мне пришлось дискутировать на темы советской истории многие годы, если не десятилетия.
Самый распространенный тип оппонента — это обычно человек, считающий себя антисоветчиком, антисталинистом, часто — диссидентом. Он с возмущением говорит о сталинских «незаконных» репрессиях, но при этом с такой же убежденностью озвучивает сталинистские — в той или иной степени — версии советской истории.
В них обычно фигурирует массовый трудовой энтузиазм времен индустриализации и несомненно благие цели самой индустриализации, советский антифашизм и борьба за мир в 30-е годы, коварное нападение агрессивной фашистской Германии на ничего не подозревающий Советский Союз, Великая Отечественная война и героический подвиг советского народа, освободившего мир от фашизма, и тому подобные, чисто сталинистские лживые клише. Набор этих стереотипов по-прежнему висит в воздухе и механически озвучивается даже весьма образованной публикой.
Хотя, казалось бы, совсем не трудно сообразить, что волны массовых репрессий, начатых одновременно с введением рабовладения и крепостного права, прямым образом связаны с пресловутым «трудовым энтузиазмом»; что ни по целям, ни по средствам, ни по методам советская индустриализация не напоминала то, что считается индустриализацией на Западе;
что союз Сталина с Гитлером, повлекший за собой совместную агрессию против других стран, полностью дезавуирует легенду о «советском антифашизме»;
что антифашизм — это борьба против диктатуры за демократию, и ни в коем случае не наоборот;
что слово «освобождать» означает «делать свободным» и что лишенные всех гражданских прав рабы (каковыми были советские солдаты и вообще все советские граждане) никого освободить не могли по определению;
что считать советских солдат «освободителями от фашизма» можно не с большим основанием, чем считать солдат вермахта «освободителями от большевизма», поскольку ни та, ни другая сторона от себя никого освобождать не собирались… И т. д. и т. п…
В такой ситуации «борьба со сталинизмом», спорадически вспыхивающая в постсоветском обществе, часто принимает вид борьбы разных фракций одной партии, действующих в жестких, еще в советское время очерченных идеологических рамках.
Тезис «Сталин — преступник» немногого стоит, если он заканчивается точкой, если за ним, через запятую не следует продолжение — «сталинское государство было преступным, сталинские органы власти были преступными организациями, сталинская политика была преступной, сталинская армия выполняла сталинские преступные задачи».
Пока такого продолжения нет, все участники дискуссий обречены, в той или иной степени, вольно или невольно защищать сталинистские ценности. И косвенно брать на себя ответственность за преступления сталинского режима.
Скажем, невозможно произнести фразу «Красная Армия освободила Европу от фашизма», не оскорбив память миллионов жертв жуткого сталинского режима, который Красная Армия устанавливала на всех захваченных ею территориях.
Еще одна вполне очевидная истина, решительно не осознаваемая постсоветским обществом, — это тот факт, что «холодная война» 1940—1980-х годов была борьбой западного мира за то, чтобы держать под контролем Сталина и его преемников, напрягавших все силы населения для подготовки третьей мировой войны, на этот раз ядерной. Планы советского (формально — стран Варшавского договора) нападения на Европу были актуальны до конца 80-х годов. Мешала их реализации только неминуемая перспектива превосходящего ответного удара.
Борьба с ними была успешной, но поглотила невероятное количество средств и сильно задержала экономическое и социальное развитие человечества. И продолжает задерживать, поскольку Россия по- прежнему строит стратегическое оружие, нацеленное против демократического Запада. Это аморальный, чисто сталинистский, совершенно бессмысленный с военной точки зрения, но позволяющий успешно шантажировать соседей способ добиваться политических выгод.
Среди аргументов в пользу того, чтобы не пересматривать советские стереотипы, один из самых возмутительных (и самых частых) такой: «Как можно говорить ветеранам войны, что они прожили жизнь зря?!»
Когда-то этот вопрос, только не в риторической форме, мне задал собственный тесть, фронтовой разведчик, член партии с 1942 г., школьный учитель истории. И грустно согласился с тем, что да — зря. Потому что практически все, ради чего они жили и страдали, чему учили их и чему они учили других, сегодня либо упоминать неудобно в приличном обществе, либо это оказывается откровенной ложью.
Однако обычно к такому аргументу прибегают люди совсем не «ветеранского» возраста, сами далеко не уверенные в том, что жизнь и труд советских людей не шли на пользу ни им, ни окружающим, и прячущие эту свою неуверенность под лицемерной заботой о чувствах гипотетических ветеранов- сталинистов. При том что даже среди самых старших советских поколений вполне хватает людей, понявших, кто раньше, кто позже, что жизнь, посвященную работе сначала на одну, а потом на вторую мировую войну, вполне можно считать прожитой зря. И способных оскорбиться от того, что их автоматически считают сталинистами.
Еще один характерный феномен постсоветского общества, унаследованный от советского, — избирательное отношение к преступлениям сталинского режима.
Еще Хрущев легитимизировал изучение истории ГУЛАГа. О «незаконных репрессиях» можно было и раньше говорить вслух, а теперь можно даже изучать то, что изучению поддается (при пассивном сопротивлении государства, перекрывающего доступ к информации). Однако массовое общественное возмущение вызывает, например, обсуждение преступлений Красной Армии и советской администрации на оккупированных во время войны территориях. Информации об этом все больше и больше, но источники практически всегда — западные. С российской стороны эта тема совершенно не исследована, и вряд ли в обозримом будущем найдутся смельчаки, которые за нее возьмутся, и фонды, которые решатся финансировать ее изучение. Понятно почему. Масштабы и тяжесть этих преступлений таковы, что простое перечисление их немедленно взорвет миф об «Освобождении Европы от фашизма» и «Победе добра над злом».
С этой опасностью целенаправленно борется российское правительство, но этого так же сильно не желает и общество в целом, даже весьма либеральные его части.
