— Что? — Кручинин криво усмехнулся, взгляд его метнулся к двери, из-за которой доносились негромкие голоса.
— То самое! Запал на бабу…, так держи себя в руках до поры до времени! Ты чего уперся в пятнадцать процентов, если говорили о десяти? А?
— Давид, не суетись… Ничего ты не понимаешь.
— Да ну? И чего же я не понимаю?
Разъяренный Давид уставился на шефа и неожиданно увидел, что тот совершенно спокоен. На лице его играла знакомая Давиду волчья ухмылка, означавшая, что Кручинин держит ситуацию в руке вместе со всеми ее участниками и в любую секунду может сжать кулак.
— Я ее сделаю, — почти ласково сказал его шеф.
— Кого?
— Вику. Я — ее — сделаю, — раздельно повторил он. — Не думай, что я ей уступлю.
— Да они…
— Е…ть я их хотел! — перебил его Кручинин, оставаясь спокойным. — Поверь мне, Давид, я их сломаю.
— Хотел, это я вижу, — буркнул Давид, понемногу поддаваясь его уверенности. — Смотри, Кирилл Андреевич, тебе виднее, конечно… Надеюсь, ты знаешь, что делаешь.
Кручинин ободряюще похлопал его по плечу и открыл дверь. Виктория Венесборг направлялась к нему, и на секунду он подумал, что все-таки перегнул палку…
— Кирилл, есть предложение устроить небольшой перерыв, — улыбнулась она ничего не значащей улыбкой. И, не давая ему вставить и слова, добавила: — Встретимся через два с половиной часа, хорошо?
Кручинин смотрел ей вслед так сосредоточенно, что не сразу услышал звонок телефона. И только увидев высветившийся номер, дернулся и схватил трубку.
— Кирилл? — сказал Банкир суховато-официальным тоном, каким он всегда говорил по телефону. — Как насчет обеда? Я как раз неподалеку, вот, вспомнил о тебе.
— Я со всем моим удовольствием, — немедленно ответил Кирилл.
— Вот и славно. Минут через двадцать подъезжай, покушаем.
Вернувшись в деревню, Бабкин бросил лодку сушиться, а сам, подхватив громыхающие ведра, отправился к колодцу за водой. Сергею было безразлично одобрение владельца развалюхи, в которой ему предстояло провести ближайшее время, но он считал, что мелкая помощь по хозяйству еще никому не вредила. Глядишь, молчаливый Григорий станет разговорчивее.
Мальчишку лет шести-семи — темненького, большеглазого — он увидел на прежнем месте: в куче песка. Куча была вся изрыта ходами, в которых виднелись игрушечные машины.
— Гараж? — серьезно спросил Сергей, кивая на норы.
Мальчик поднял на него глаза и подумал, прежде чем ответить.
— Не-е. Техобслуживание. — Сложное слово он выговорил без запинки, как будто долго тренировался.
— Вот оно что! — Бабкин уважительно присвистнул, и мальчик улыбнулся.
Сергей собирался добавить еще что-то о техобслуживании, но тут из дома напротив вышла женщина, встреченная им несколько часов назад, и направилась в их сторону. Когда она подошла, стало видно, что называть ее женщиной преждевременно: ей было не больше двадцати пяти, и выглядела она девушкой. «Лицо рано повзрослевшего ребенка», — подумал Сергей, разглядывая ее.
Длинные черные волосы, прямые и очень густые, были собраны в косу. Кожа незагорелая, глаза темные, чуть опухшие, словно у нее бессонница, а губы бледные, как у русалки. Лицо серьезное, неулыбчивое. «Пожалуй, неулыбчивое — слабо сказано… Мрачная девица». Мешковатое серое платье придавало ей сходство с монахиней, но Сергей не мог не признать, что она красива — своеобразной диковатой красотой, непричесанной, природной, без ухищрений и вмешательств. Впрочем, ему никогда не нравился такой типаж.
Девушка подошла с враждебным видом, и парнишка притих, уткнулся в свои машинки. Бабкин ощутил, что, пожалуй, тоже был бы не прочь зарыться в песок. На секунду ему показалось, что девица собирается сказать грубость, но она лишь сухо поздоровалась и обернулась к парнишке:
— Матвей, тебе пора домой. Обедать пойдем.
— Мам, я еще хочу погулять! — заныл было тот, но одного взгляда на мать ему хватило, чтобы понять: сейчас лучше не спорить. С недовольным видом Матвей принялся вынимать машинки из песочных укрытий.
Отвлекая ее внимание от парнишки, Бабкин представился и доложил, что приехал в Голицыно порыбачить. Под испытующим взглядом ему было не по себе. Он не ожидал ответа, но до него все же снизошли.
— Меня зовут Татьяна, — суховато сказала мать Матвея. — Вряд ли вам понравится в Голицыне. Рыбачить здесь негде, местные этим и не занимаются.
Бабкин глубокомысленно заметил, что местные много чем не занимаются, и на этом счел за лучшее попрощаться. Было очевидно, что вступать в разговор с целью выведать что-нибудь у этой замкнутой, холодной особы с настороженным взглядом бессмысленно. Но напоследок он не удержался и бросил пробный камень:
— Лет семь-восемь назад мои друзья приезжали сюда на рыбалку, — сказал он. — Двое. Может, вы их помните?
Татьяна подняла на него глаза и отрицательно качнула головой. Затем молча схватила мальчика за руку, вытащила из песочницы и поволокла за собой, не дав забрать игрушки. Тот даже не хныкал — видимо, привык к неласковому обращению.
Пожав плечами, Сергей поднял ведра и отправился к колодцу.
А Татьяна втащила Матвея в калитку, захлопнула ее и перевела дыхание. Хотела приказать сыну, чтобы шел домой, посмотрел, как там Алеша, но почувствовала, что не может выдавить из себя и слова.
Встреченный ею мужчина не был рыбаком, это она поняла сразу. Крупный, крепкого телосложения, с коротко стриженными темными волосами и мрачноватым лицом, он скорее походил на охотника, собравшегося охотиться на крупного хищного зверя. Но крупных хищных зверей вокруг Голицына уже давно не водилось.
Она не выдержала и обернулась, чтобы посмотреть: стоит приезжий возле колодца или уже вернулся к Григорию… И наткнулась взглядом на Данилу Прохорова, курившего возле дома напротив.
Сейчас он был еще больше похож на пирата, чем в их последнюю встречу. Лицо хищное, с яркими блестящими глазами — жадными, ощупывающими, раздевающими… Несколько секунд они смотрели друг на друга, и Татьяна ощутила, что в груди похолодело. Значит, он не просто так спрашивал Матвея о том, когда они собираются в Голицыно… Он все-таки решил приехать — зная, что они будут здесь…
Она отступила назад и скрылась в тени сарая.
Данила Прохоров затянулся в последний раз, глядя ей вслед, и вразвалочку двинулся к дому Григория. «Семь лет… Семь лет…» Он не был в Голицыне семь лет — так, наезжал изредка, но почти всегда зимой, и понятия не имел о том, что с Татьяной и где она, пока соседка не сболтнула случайно, что Танька воспитывает своего мальчишку одна, безотцовщиной. Прохоров тогда даже испугал старую курицу — кинулся к ней, затряс за плечи, не веря тому, что услышал. Но все оказалось правдой, в чем он быстро убедился, узнав Танькин адрес и на следующий же вечер приехав к ней в Москву. Их было теперь двое: она и ее мальчонка, серьезный не по возрасту.
«Матвей. Матюша».
Приезжего не было видно, зато хозяин оказался на крыльце — сидел, теребя в руках прохудившийся сапог. При виде гостя вскочил, шагнул к калитке:
— Данила! Здорово! Заходи…
И сверкнул обрадованно золотым зубом.
Первые пять минут разговор шел обычный: о делах, о знакомых и о том, что дорога на Голицыно
