— Раньше не выйдет, — пробормотал он, закрывая глаза.
Я подобрался ближе к нему и его магии. Осмотрительность подсказывала, что это могло быть с его стороны уловкой, предназначенной покончить со мной. Чтобы воспользоваться магией, которую он добровольно предложил, мне придется открыться перед ним так же, как он открылся передо мной. Я оценил опасность и пришел к выводу, что мне все равно. Если он меня уничтожит, по крайней мере все закончится. И мне казалось, что он вряд ли захочет разорвать последнюю нить, связующую его с Лисаной. Мельком я вспомнил о том, насколько он безжалостен, и решил, что мне следует воспользоваться случаем. Быть может, это моя последняя возможность поговорить с кузиной и убедиться, что ей удалось пережить набег на Геттис.
Я предполагал, что мне придется тяжко, но потребовалось не больше усилий, чем для рукопожатия. Лисана ждала нас. Она буквально притянула меня к себе, и я на долгий миг задержался в теплых целительных объятиях ее разума.
На мгновение не осталось ни разговоров, ни вопросов и ответов, ничего, даже напоминающего мысль, — лишь радушие и любовь. Именно так, по моим представлениям, в детстве относилась ко мне мать, хотя позднее я начал в этом сомневаться. Это было самой радостной стороной нашего единения. Я мог чувствовать, что испытывает ко мне Лисана; все сомнения, обычно овладевающие возлюбленными, исчезли со встречей. Подобная близость исключала всяческий обман. Она любила меня куда сильнее, чем я сам. И я отвечал ей взаимностью.
Казалось, я мог вечно купаться в этом целебном покое, если бы мальчик-солдат вдруг не оттолкнул меня.
— Убирайся куда хотел и оставь меня одного, — резко потребовал он. — Моя магия тебе послужит.
— Вы все еще разделены, все еще не едины? — взволнованно спросила нас Лисана.
— Он не станет присоединяться ко мне, — угрюмо откликнулся мальчик-солдат.
— Ты и сам в душе не хочешь, чтобы он это делал, — мягко упрекнула его Лисана. — Ты отстраняешься от него так же упорно, как он от тебя. Неужели ты ревнуешь даже к себе самому? Ты думаешь, я способна любить тебя, но при этом — не всего тебя?
Я улыбнулся ее словам, хотя они меня несколько удивили. Непросто поверить, что сердце женщины может быть настолько большим, чтобы вместить в себя двух таких разных людей, как мы, да еще и видеть в них единое целое. Магия оттолкнула меня прочь от Лисаны, но не раньше, чем та уловила эту мысль. Ее теплота еще некоторое время тянулась мне вслед, в то время как она сама заключила в объятия мальчика- солдата.
Освобожденный, я стрелой пронесся сквозь нечто, не бывшее ни пространством, ни временем, преодолевая что-то, что не являлось расстоянием. Толчок мальчика-солдата послал меня точно к кузине Эпини. Я застал ее сидящей у камина в кресле-качалке. Она не спала, но и не бодрствовала, покачиваясь в усталой полудреме после трудного дня. Эпини всегда считала младенцев милыми крошечными ангелочками, которые заняты только тем, что спят, едят и снова спят. Она улыбнулась своим детским воспоминаниям о младшей сестренке. Стоило только Пуриссе недовольно булькнуть, как ее сразу же уносили из комнаты, и плач стихал за плотно закрытой дверью детской. Эпини всегда полагала, что няня быстро выясняет, чем она огорчена, и исправляет это, после чего малышка вновь становится спокойной и счастливой. Солина казалась спокойной и счастливой только на руках у матери. Ее нужно было держать и укачивать. Все время укачивать. Где-то еще в доме слышались капризное детское хныканье и раздраженное шиканье Эмзил. Диа явно была чем-то огорчена. Малышка на руках Эпини заерзала и из солидарности тоненько запищала.
Кузина вздохнула, ее глаза налились слезами. Она устала, так ужасно устала, и ее голова раскалывалась от боли. Спинк перестал принимать тоник Геттиса и запретил это всем домочадцам. Эмзил едва не ушла из дома. Если бы ей было куда идти, она бы так и сделала. С тех пор как Спинк принял это решение, все в доме были так несчастны, но он не прислушивался к их возражениям. Он не позволит настойки опия в доме, даже капли, чтобы успокоить детей, которым снятся кошмары.
— Но, знаешь, Эпини, он ведь прав, — встрял я в ее путаные размышления.
— Но его правота не слишком-то помогает. Когда он оказался прав насчет угрозы спекского нападения, его лишь обвинили в том, что он не кричал громче и не действовал решительнее.
— А что делал Спинк той ночью?
Она вздохнула. Ребенок у ее груди так и не утих, ноя беспрестанно и безнадежно. Эпини чуть толкнулась пальцами ноги, чтобы снова начать покачиваться.
— Тем утром он сообщил, что ты ему снился, и спросил, не случилось ли со мной того же. Я сочла это вполне возможным, но подробностей припомнить не смогла. Лишь то, как ты был взволнован и твердил, что я должна всех предупредить. Тогда он попытался говорить всем, что у него дурное предчувствие и что нам следует быть этой ночью особенно настороже. Конечно же, над ним только посмеялись. Всем известно, что зимой спеки уходят. Но он велел нам с Эмзил взять детей, постели и немного еды и переночевать в маленьком домике за воротами. Его забросили много лет назад, и там было так холодно, а Спинк запретил нам разводить огонь. В итоге мы жались друг к другу, как мыши под ковриком. Потом он собрал своих людей, снабженцев, и объявил, что проводит ночные учения и каждый должен явиться вооруженным и одетым по погоде. Их он тоже вывел из форта, чтобы патрулировать ночной город. Он полагал, что нападение будет шумным, со стрельбой и криками. Он даже не знал, что спеки проникли в форт, пока не начались пожары. Он возвращался туда, когда… Невар? Ты здесь? Действительно здесь, со мной?
— Да, Эпини. Я вошел в твой сон. Хотел убедиться, что вы не пострадали во время нападения.
— Не по твоей милости! — с неожиданно глубокой горечью огрызнулась Эпини. — Невар, Спинк видел тебя той ночью! Он сказал, что ты встретился с ним взглядом. Он уже собирался выстрелить, но увидел твое лицо и не смог! — Дрожь негодования сотрясла ее. — Некоторые обвиняют его в этом, называя трусом или предателем! Но ведь никто из них не попробовал тебя остановить. Как они смеют так о нем говорить, как они только смеют! И как ты мог поставить его в такое положение, Невар!
— Эпини, ты же знаешь, что я несвободен! Я сделал все возможное, чтобы предупредить вас обоих.
Ее обвиняющий тон ранил меня — как она могла решить, что я действовал по собственной воле?
— Даже сейчас я в его власти! У меня не так много времени, чтобы говорить с тобой.
— Я знаю, знаю. И все же ему приходится нелегко, поскольку он не может никак этого объяснить. Тебя видели и другие, Невар. Или, по их словам, твой призрак, вернувшийся в обличье спека. Больше всего погибших среди тех, кто был в толпе ночью, когда ты бежал из Геттиса; лишь пятеро свидетелей твоей смерти живы до сих пор. По городу ходят слухи. Кто-то твердит, что твой призрак возглавил нападение, чтобы отомстить городу. Взять хотя бы казармы, где людей убивали, когда они пытались бежать. Эти солдаты находились под началом капитана Тайера. Ты ведь его помнишь, не так ли? Мужа Карсины? Чудовище, собиравшееся позволить своим людям изнасиловать и убить Эмзил только затем, чтобы помучить тебя перед смертью! Теперь всякий раз, когда он встречает на улице Эмзил или даже малышку Кару, спешащую по какому-нибудь поручению, он хмурится и смотрит на них, как безумец! Он управляет своими солдатами, словно тиран. Я боюсь его, Невар. Боюсь, что он не остановится ни перед чем, чтобы увериться в том, что он отмщен. Он утверждает, что Эмзил хуже шлюхи, и обещает это доказать. Как ты мог отомстить, а потом бросить нас наедине с пробужденной тобой враждебностью?
Ее волнение росло и вместе с ним — темп ее покачивания. Крохотная Солина так и не утихла за все время нашей беседы, а ощутив тревогу матери, заплакала еще громче.
— Эпини, пойми! Я не мстил! Это был не я. Неважно, что они мне сделали, эти люди оставались солдатами короля, людьми моего полка. Я не стал бы их убивать. Не могу описать, каково мне пришлось. Я смотрел, как их уничтожали, не позволяя защищаться. Я не стал бы убивать так наших солдат, невинных вместе с виновными. Я никому не пожелал бы такой смерти! Ты же достаточно хорошо меня знаешь.
— Я думала, что знаю, — вполголоса пробормотала она. — Тише, малышка, ш-ш. Пожалуйста, замолчи!
Крики ребенка тревожили Эпини, необъяснимо выводя ее из себя. Она явно не спала, но пребывала в легком трансе медиума.
— Успокойся, Эпини. Успокойся ради своего ребенка и ради меня. Останься со мной. Останься. — Я дышал на нее умиротворением. — Вспомни о лучших временах. Вспомни о…
