Знаменитые случаи из практики психоанализа

лакированных бо­тинок на высоком каблуке наподобие тех, которые носят дамы полусвета. Однако не внешность этих туфель являлась при­чиной этого возбуждения, но яркая мысленная картина того неудобства, которое они должны были причинять человеку, их носящему. Для того чтобы самому непосредственно испы­тать это чувство жмущих туфель, он часто надевал собственную обувь не на ту ногу, втискивая правую ногу в левый ботинок и наоборот.

Интерес к корсетам появился у него вскоре после про­буждения интереса к обуви. Когда ему было шестнадцать, он завладел старым корсетом матери, иногда тесно зашну­ровывал себя в нем и даже носил его под обычной одеждой вне дома. Очень характерно следующее описание в его автобиографии: «Если я вижу туго затянутых женщин или девушек и мысленно представляю то давление, которое должен оказывать корсет на грудь и тело, у меня может появиться эрекция. В таких случаях мне часто хотелось быть женщиной, потому что тогда я мог бы туго затягиваться в корсет, носить женские ботинки на высоком каблуке и стоять перед магазинами, где продаются корсеты, не привле­кая внимания. Это невозможно, но мне часто хотелось носить женскую одежду, корсеты или туфли». Высматри­вание туго затянутых талий или элегантных туфель стало наиболее важной формой его сексуальной активности. Этот интерес занимал главное место в его мечтах. Ночью он часто видел эротические сновидения о корсетах, плотном зашнуровании и т.п. И как мы уже сказали, у него было пристрастие к чтению историй садистского характера. Все, что касалось этих наклонностей, он хранил в строгом сек­рете, пока не обратился за советом к специалисту, а тот направил его ко мне для психоанализа. С самого начала я скептически относился к результату терапии.

В данном случае нельзя обнаружить случайных причин, которым в более ранней литературе по этому предмету приписывается большое значение в этиологии фетишист­ских тенденций. Тот факт, что пациент, будучи мальчиком, видел, как его мать надевала свой корсет, не мог оказать воздействие в качестве психической травмы. Его интерес к корсетам матери или, позднее, к туфлям мальчика, без сомнения, являлся выражением перверсии, которая уже су­ществовала. Этим обстоятельствам никак нельзя приписать этиологическое значение.

Что явно обращает на себя внимание в этом и всяком другом случае подобного рода, так это чрезвычайное ослаб­ление сексуальной активности индивида. Фактически трудно говорить о сексуальной активности в случае этого пациента, кроме его ранних попыток зашнуровывать и связывать себя. Он никогда не осуществлял никаких садистских или других желаний по отношению к людям; свои желания этого рода он полностью удовлетворял с помощью фантазии. Прак­тически он никогда не выходил за пределы автоэротизма.

Но если, с одной стороны, мы обнаружили слишком мало свидетельств сексуальной активности пациента, то, с другой стороны, мы видели отчетливо проявлявшееся у него сексуальное влечение к созерцанию. Однако даже это вле­чение отклонилось от действительной сферы своего инте­реса. Он был направлен не на тела других людей в их целом, не на их первичные или вторичные половые при­знаки, но на определенные предметы их одежды. Т.е. он был направлен не на обнаженное тело, а на то, что его скрывает. И здесь снова-таки пациент «специализировался» на обуви и на стягивающей части одеяния верхней части женского тела. Сексуальное желание не выходило за пределы созерцания этих объектов.

Следовательно, это вопрос фиксации на предваритель­ной сексуальной цели. Тем не менее вид женских туфель доставлял ему удовольствие, только если они элегантно выглядели; неуклюжая и уродливая обувь вызывала у него чувство отвращения. Следовательно, бок о бок с сексуальной переоценкой фетиша мы находим отчетливую тенденцию к его эмоциональному отталкиванию точно так же, как и в случаях с невротиками. Требование высокой эстетичности, которое фетишист туфель предъявляет своему сексуальному объекту, указывает на сильную потребность в идеализации последнего.

Хотя сексуальная активность пациента была значитель­но ослаблена и хотя его влечения находили удовлетворение в достижении предварительных сексуальных целей, из этого никоим образом не следует, что ему была свойственна фун­даментальная, первичная ослабленность либидо. Анализ не­врозов ясно показал, что чрезвычайно сильные поначалу влечения могли быть парализованы вытеснением. И анализ настоящего случая обнаружил подобное же положение ве­щей. Многочисленные факты, только некоторые из которых можно привести, показали, что активные садистские час­тичные влечения пациента и его сексуальное удовольствие от созерцания первоначально были ненормально сильными. Но оба влечения, которые действовали в теснейшем «сли­янии» (Адлер) друг с другом, были захвачены вытеснением.

Казалось, однако, что и другие частичные влечения были включены в процесс вытеснения. Особая потребность фетишиста в эстетической ценности его сексуального объек­та указывает на то, что либидо первоначально было направ­лено на определенные сексуальные цели, которые боль­шинству нормальных взрослых людей кажутся особенно неэстетичными и вызывают у них отвращение. Перед тем как я взялся за этот анализ, мое внимание было привлечено к определенной сфере жизни влечений. В частной беседе профессор Фрейд сообщил мне, основываясь на собствен­ном опыте, что вытеснение копрофильного удовольствия от запаха играло особую роль в психогенезисе фетишизма ног. Мои собственные исследования полностью подтверж­дают это воззрение. В данном случае фетишизма я обна­ружил, что пациент первоначально испытывал необычно сильное удовольствие от обоняния «внушающих отвраще­ ние» запахов тела. Вытеснение его копрофильного удо­вольствия от запаха, его скопофилия* и его сексуальная деятельность привели к формированию компромиссных об­разований. И именно эти компромиссные образования кон­ституируют характерные особенности фетишизма ног.

Встречаются случаи фетишизма, в которых сексуальная аномалия проявляется в невытесненном, т.е. совершенно сознательном наслаждении от вызывающих отвращение за­пахов. При этом так называемом фетишизме запаха удо­вольствие часто получают от запаха потных и нечистых ног; последние же в свою очередь пробуждают скопофильные влечения пациента. В данном случае оказалось, что пациент прошел через ступень, соответствующую фетишизму запаха, после чего произошла своеобразная модификация, посред­ством которой осфресиолагния[4] подверглась вытеснению, и его удовольствие от смотрения сублимировалось в удо­вольствие от созерцания обуви, наделенной эстетической ценностью.

Но по какой причине скопофильные и осфресиолагни- ческие влечения пациента могли столь явно обратиться на ноги вместо того, чтобы быть направленными на половые органы и их секреции? Некоторые наблюдения заставили меня подозревать, что поначалу оба влечения были связаны с зонами гениталий, но в спор с ними преждевременно вступили другие эрогенные зоны. Преобладание эрогенных зон этого рода (рот, анус и т.д.) нам хорошо известно из теории сексуальных аберраций, а также из многочисленных анализов неврозов и сновидений.

И действительно, анализ пациента показал, что дово­льно рано генитальная зона натолкнулась на соперничество со стороны анальной зоны. В период детства чисто сексу­альный интерес уступил место интересу к процессам экс­креции, и уже в возрасте половой зрелости пациента за­хватила другая волна вытеснения с подобной же (женской) целью. Необычно долгое время он сохранял инфантильные представления о том, что процессы экскреции имеют зна­чение сексуальной функции. Соответствующий характер был присущ и символизму его сновидений. Его скопофилия и осфресиолагния - в той мере, в какой они не были смещены на ноги, - были направлены на функцию и продукты мо­чеиспускания и испражнения.

Воспоминания пациента о раннем детстве были связаны главным образом с впечатлениями запаха и уже только во вторую очередь с впечатлениями созерцания. При всяком его мысленном обращении к тому времени у него часто возникали некоторые навязчивые представления. Одним из них был запах йодоформа и пироксилиновой кислоты - веществ, использовавшихся его матерью в период его дет­ства. Другой - сцена на морском курорте, когда он видел свою мать заходящей в воду. Действительно, значение этой сцены удалось объяснить только с помощью его ас­социации, и оно заключалось в следующем: один или два раза он запачкался, и тогда мать относила его в море, чтобы помыть.

Множество воспоминаний, связанных с запахом, воз­никли у него о позднем периоде детства. Например, ему вспомнилось, как в комнате своей матери он нашел пакет с волосами, запах которых был ему приятен; он вспомнил также о том, что обнимал свою мать для того, чтобы обонять запах из подмышек. В еще одном воспоминании из раннего детства его мать держала у одной груди его младшую сестру, а он сам касался ртом другой груди, и ему нравился запах материнского тела.

Такая любовь пациента к своей матери продолжалась до десяти лет, и вплоть до этого возраста он