Бородач заинтересованно посмотрел на него.
— Вы знаете, кто я такой? Пауза.
— Нет.
— Ага. — Бородач взглянул на коллегу. — Я думаю, здесь полностью блокировано. — потом вернулся к Мак-Кейну. — Я доктор Кожакин. Мы виделись с вами и раньше, уверяю вас, и даже несколько раз. Понимаете ли, вы были немного больны. — Он сделал небрежный жест. — Это обычно у людей, не привыкших к межпланетной среде обитания. Болезнь космической акклиматизации. Свою роль играет невесомость при полете на станцию, свою роль — избыток космического излучения, но в основном это расстройство механизма равновесия, адаптирующегося к вращающейся конструкции. Эффект может быть очень неприятным, пока нервная система не приспособится к этому.
— В самом деле? — Мак-Кейна, похоже, это не убедило. — И это вызывает амнезию?
— Мы дали вам довольно сильный седатив. — пояснил Кожакин. — Вы отключились на пару дней. То, что вы чувствуете, это побочное действие. Иногда может немного пострадать память, как от удара по голове.
Мак-Кейн внутренне насторожился, хотя виду не подал. Кожакин пытался объяснить потерю памяти и остальные симптомы действием лекарств. Мак-Кейн хорошо знал, что психологам-исследователям, терапевтам, впрочем, так же, как и полиции и военным были известны чрезвычайно мощные вещества. Хотя столь любимой романистами 'сыворотки правды' не существовало, но совместная химическая атака на организм различных стимуляторов и депрессантов действовала на разных людей по-разному, так что строго говоря, что-то подобное было возможным. Неожиданно он подумал, что, может быть, допросы не были такими уж вежливыми.
— Ну, давайте посмотрим. — начал Кожакин. Он усадил Мак-Кейна на край койки, заглянул к нему в рот, посмотрел язык, вгляделся в глаза и потыкал в грудь и спину стетоскопом. Ассистент готовил манометр для кровяного давления. 'И пару пробирок для анализов мочи и крови', — обратился к нему Кожакин.
Разрозненные воспоминания стали возвращаться к Мак-Кейну. Лицо русского в форме генерал- майора, черные волнистые волосы с серыми стрелками, яркие пронизывающие глаза под отекшими веками, грубые мордатые щеки и двойной подбородок. 'Очевидно, что вы не журналист… Вы знали, что содержалось в этом файле?… Кто послал вас?…' Там был и другой русский, неотделимый от генерала, как часть картины, возникшей в памяти Мак-Кейна, но его уже было не вспомнить.
Кожакин накачивал воздух в манжету манометра, внимательно глядя за лицом Мак-Кейна.
— Мозги заработали, да? Что-то вспоминается?
— Какой сегодня день?
— Четвертое мая. Вы злоупотребили вашим положением гостя первого, на следующий день заболели, и два дня были в отключке.
Если бы это было так, то в книжке должна была быть одна заметка, а не три, подумал Мак-Кейн. Странно, при каждом пробуждении он не забывал вести счет дням — по крайней мере пробуждениям — и до сих пор не мог вспомнить, как он это делал. Это говорило о том, что в неуправляемом состоянии он был дольше, чем утверждал Кожакин. И об очень сильном наркотике, что само по себе не было ободряющей мыслью.
— Вы, наверно, чувствуете себя слабым и больным: просто вы потеряли много веса. — продолжал Кожакин. — Я дам вам немного таблеток — на этот раз без подвоха, обещаю — и мы переведем вас на усиленное питание, чтобы вы окрепли. Уверен, что генерал Протворнов не хочет, чтобы вы думали о нас, как о негостеприимных хозяевах. — он увидел невольно вздрогнувшее лицо Мак-Кейна. — Я вижу, вы вспомнили имя? Это хорошо.
Кожакин снял манжету с руки Мак-Кейна и взглянул на него с нескрываемым сарказмом.
— Ну что ж, скоро вы будете в нормальном состоянии, мистер Эрншоу из Службы Новостей Пасифик. Надеюсь, ваши читатели не будут чересчур взволнованы, если какое-то время не увидят ваших репортажей.
Мак-Кейн бесстрастно смотрел, как Кожакин передал манометр обратно ассистенту и черкнул какие-то цифры на карточке. Из обстоятельств их с Полой ареста было очевидно, что все их прикрытие разлетелось на кусочки.
7
— Вы были арестованы в месте, где не имели права находиться, во время получения дезинформации, сфабрикованной, чтобы дискредитировать Советский Союз, причем в масштабах, которые могли бы иметь тяжелейшие международные последствия. У вас обнаружено специальное шпионское оборудование, вы прилетели сюда под вымышленными именами и с вымышленными документами. генерал-майор Протворнов сделал паузу, чтобы его слова дошли до собеседника. Вся сцена разыгрывалась в расчете на Полу — вряд ли он впервые расследовал такое дело.
— Все мы уважаем лояльность, и мы гордимся своей лояльностью, но есть пределы, за которыми она превращается в неразумное упрямство. Но крайней мере скажите нам, кто вы, и что за организация вас послала. Согласитесь, мы должны знать хотя бы это.
Пола Брайс съежилась под ярким светом, глядя на неясный силуэт на другом конце стола. По крайней мере свет бил в глаза не так ярко, как весь вчерашний день. И натянутый тон Протворнова был отдыхом после криков и нетерпения других начальников, допрашивавших ее сначала, до того, как она свалилась больной несколько дней назад. Все это — часть игры, говорила она себе. И постоянная борьба со сном, усталостью, страхом, и постоянные догадки — какие угрозы реальны, какие — пустой звук, а какие, глядя по обстоятельствам, могли быть и тем и другим.
Ссадины на ее теле все еще саднили после сурового обращения в штаб-квартире внутренней безопасности, где ее встретили две охранницы с животными лицами и сложением тяжелоатлетов — несомненно, ритуал, где роли устанавливались с самого начала. Потом начались тяжкие испытания, многочасовые допросы, один и тот же вопрос, повторяемый без конца, намеки на ее дальнейшую судьбу, о которой, судя по двум охранницам, можно было догадаться.
Но она не сказала ничего. Она постоянно заставляла себя повторять вбитую ей в голову людьми Фоледы фразу. 'Молчи, отрицай все, никогда ни в чем не признавайся и не подтверждай, даже если это настолько очевидно, что бросается всем в глаза' — учил ее один из них. 'Одно тянется за другим. Первое признание — первый шаг по наклонной, и чем ниже, тем больше скользишь. Это как бросать курить: больше ни одной сигареты. Ни одной, потому что между 'ни одной сигареты' и 'несколько сигарет' огромное различие. А между двумя и тремя, четырьмя и пятью, девятнадцатью и двадцатью разницы мало. Понятно? Так же и с информацией. Стоит первый раз поддаться, и ты уже не выкарабкаешься'.
Может быть, она уже сказала что-то, сама того не зная? Два дня она болела — так ей сказали — акклиматизационной болезнью, такое случается с некоторыми людьми в космосе. Она плохо помнила это, но судя по тому, как она себя чувствовала, когда пришла в себя, ее накачали каким-то наркотиком. Доктор сказал ей, что это седатив. Перед тем, как отправиться на задание, ей что-то говорили о наркотиках… она не помнила, что. Сейчас она не могла ясно вспомнить вообще ничего. Ей хотелось одного — отдохнуть, уснуть… Все кругом чересчур запутано и требует слишком больших усилий, чтобы думать.
— Так мы ни к чему не придем. — недовольно вмешался сидящий рядом с Протворновым полковник, помоложе, с очень деловым видом, производивший впечатление самолюбивого и беспринципного. Звали его Бывацкий. — Дайте нам полдня, и я сообщу вам все, о чем вы хотите знать.
Блеф, подумала Пола. Добряк — злюка. Часть игры.
— Мы надеемся, что не дойдем до крайностей. — рявкнул Протворнов. Вы признаете, что проникли на 'Валентину Терешкову' под чужим именем, намереваясь совершить акт шпионажа?
Она подняла голову, притворяясь еще более подавленной, чем была.
— Что?
— Вы признаетесь, что проникли сюда под чужим именем с целью шпионажа?
— Я ни в чем не признаюсь.
