— Правильно. — Фоледа обошел вокруг стола и снова уселся в кресло. Это стоит выяснить, по-моему. И выяснить это будет несложно, потому что Анна не только за границами советского блока, но и уже связана с английской разведкой.
— Ясно. Я займусь этим, — ответила Барбара. — А сейчас? Мне готовить вопросы для англичан?
— Не для англичан. — Фоледа покачал головой.
— А для кого?
— Ты когда последний раз ездила в Англию?
От удивления глаза Барбары широко открылись.
— Я? Я не занималась ничем таким уже много лет.
— Значит, поря стряхнуть паутину. У тебя случайно нет стремления спасти Землю или принести новое тысячелетие мира и покоя?
— У меня? Нет. Как сказал Торо: 'Что бы не побеспокоило человека, даже запор — как он мчится изменять весь мир'. Я просто делаю свое дело, вот и все.
Грубое лицо Фоледы расплылось в улыбке.
— Ты идеально подходишь для оперативной работы, совсем, как Лью. Может быть, нам придется подержать тебя там немного. Скажем так, что в настоящий момент я не хочу выносить сор из избы.
20
Женщина по имени Наташа чем-то напоминала непристойно разжиревшую жабу. Тройной, покрытый волосатыми бородавками подбородок, жуткие толстые руки со складками на сгибе и поросячьи глазки, с вечным неодобрением глядящие из-под мясистых ресниц.
— Тут еще и половины нет, — выругалась она, поставив вторую проволочную корзину с грязной посудой поверх первой; при всем желании Пола не успела бы ее закончить. От Наташи жутко несло немытым телом.
— С'час принесу еще, потом полы помоешь. В чем дело — не привыкла работать? В Америке, небось, всю жизнь негры на тебя вкалывали. Ничего, здесь все наоборот. Кто не работает — тот не ест! — и она удалилась, пробурчав еще одно короткое слово, которого Пола так и не поняла.
Она вытащила из корзины стопку тарелок, опустила их в большую раковину, наполненную горячей грязной водой и насыпала еще чистящего порошка. Руки были в грязи, а волосы прилипли ко лбу. Руки были еще и красные, опухшие — ей выдали дырявые перчатки. 'Другой пары нет!'. А нельзя ли поискать? 'Это невозможно!'. Вечный русский ответ на любой вопрос. Они могли построить в космосе искусственный маленький мир из алюминия, добытого на Луне, но не могли придумать посудомоечную машину, которая бы не ломалась. А почему ее нельзя починить? 'Это невозможно!'. Почему? 'Это невозможно!'.
Ее привезли на окраину городской зоны Новой Казани, в женскую часть вероятно, очень большого исправительного заведения под 'поверхностью земли'. После унизительного врачебного осмотра и обыска ей выдали тюремную одежду, туалетные принадлежности и отправили в камеру, где кроме нее, находилось еще семь женщин. В этой камере и ели и спали — в общем, все прелести тюремной жизни. Вся ее жизнь протекала теперь между камерой и рабочим местом, жаркой и шумной кухней, десять часов в день, да еще коридоры коричневого цвета. Пола стала просто мечтать об одиночной камере, по крайней мере в одиночестве она могла думать без помех.
— И как это называется? Это называется вымыла? — жаба вернулась. Сильнее три, сильнее. Люди с этого есть будут. В чем дело — что, боишься, ручки заболят?
— Порошок почти кончился. Нужно еще порошка.
— А порошка больше нет.
— Разве нельзя взять еще?
— Это невозможно.
— Но почему?
— Это невозможно!
Пола ужинала в одиночестве, отодвинувшись на край единственного в камере стола и старалась не замечать шуточек, которыми ее сокамерницы забросали новенькую американку.
— Что это с ней сегодня, а?
— Ручки потрескались, не видишь, что ли? Работать-то не привыкла.
— А что, разве в Америке никто не работает?
— Конечно, работают. Негры работают, рабочий класс работает. На капиталистов.
— Тогда она, наверно, капиталистка.
— Дочка капиталиста. Принцесса.
— Умная.
— Достойная и почтенная.
— Тяжело ей, наверное, здесь. — Хихиканье.
— Правда, принцесса? Это правда, что твой папа — капиталист? И ты росла в большом доме с шелковыми простынями? И за тобой бегали слуги, чтобы вытереть тебе нос?
— И задницу! — Взрыв хохота.
— Теперь понюхаешь, каково им было.
— В России каждый сам себе нос вытирает.
В маленьком умывальнике в конце камеры было две раковины и один унитаз. Пола пыталась отмыть чуть теплой водой и твердым немыльным мылом всю грязь, налипшую на руки за день. Вошла Катерина, стройная белоруска, с длинными черными волосами и бледной кожей. Она казалась безразличной, почти равнодушной, но ее выдавали живые глаза и речь человека, не похожего на остальных. Она повесила полотенце на крючок за дверью и вынула из маленькой пластиковой сумки кусочек мыла, зубную щетку, зубной порошок и расческу, потом, не говоря ни слова, открыла кран. Тот лихорадочно затрясся, откашлялся воздухом, попавшим в трубу, и потекла желтоватая струйка. Вода в колонии использовалась повторно, очищаясь в замкнутой экологической системе.
Мыло Катерины было белее и мягче, чем серый кусок в руках Полы, и она подняла глаза, глядя в зеркало:
— Где ты достала такое?
— Мне выдали.
— А у меня вот это. Почему такая разница.
— Ну… иногда так случается. Если понравишься кладовщице…
— Ты хочешь сказать, у нее есть любимчики.
— Надо просто понравиться.
— А я не нравлюсь.
— Может быть, кладовщица вообще не любит американцев.
— И не только она.
Катерина пожала плечами и стала раздеваться. Пола продолжала оттирать руки, потом спросила:
— Я могу поговорить с тобой, Катерина?
— Я не могу тебе запретить.
— Я, по-моему, чего-то не понимаю. Слушай, почему русские верят всей этой пропаганде? Глаза же у них есть? У них головы на плечах, они же могут подумать, неужели вы верите всему, что о нас твердят? — Пола беспомощно взмахнула рукой. — Столько времени прошло, должны же вы знать… Наши политики тоже твердят нам всякую ерунду о русских, но мы-то понимаем, что они без этого не могут. Нам может не нравиться советская система, но мы же не путаем ее с людьми. Как против людей, мы против вас ничего не имеем.
— Ты говоришь о глазах, о голове на плечах, о людях — и сама служишь системе, которая давит людей.
— Это неправда. Вам говорят неправду. В нашей системе люди свободны, это…
— Тем хуже. Если у вас не было выбора, если вас принудили быть рабами — это одно. Но если вы
