напугать их, возможно. Ну и она была достигнута, и весьма успешно, иначе я бы не занимался такими делами на протяжении двадцати лет. Не знаю, следили ли вы за тогдашними событиями, но об изуродованных животных писали довольно долго и много и шумно спорили.
Данфи вздохнул:
— И все? Задание заключалось только в этом?
— В мое время — да. Позже, к концу моей карьеры, мы начали делать… не знаю, как вы их там называете — узоры на пшеничных полях.
— Какие узоры?
— Геометрические. Несколько кругов. А потом кое-что более прихотливое. В Управлении их называли «агриглифами». К тому времени я был уже плох. Мне пришлось уйти. Но главный принцип сохранялся. Мы нигде не оставляли никаких следов.
Некоторое время Данфи сидел молча. Его ум напоминал компас, в котором стрелка, постоянно указывавшая на северный полюс, вдруг решительно повернулась к южному. Наконец он встал.
— Ну что ж, — сказал он, — лимонад был действительно великолепен.
— Спасибо.
— Думаю, никаких проблем с пенсией не будет.
— Хорошо. А я-то уже начал беспокоиться.
— Вы ведь понимаете…
— Служба обязывает.
— Совершенно верно. Утром я позвоню в Центральную финансовую инспекцию и все улажу. Думаю, что им не будет нужды связываться с вами.
— Великолепно.
— Но…
— Что?
Данфи кивнул в сторону черной ткани.
— Вы не возражаете, если я…
Брейдинг хотел было возразить, но затем передумал и просто пожал плечами:
— Собственно, почему бы и нет? Валяйте.
Данфи подошел к ткани и поднял ее.
— Все это засекречено, — сказал Брейдинг, подъезжая к нему в своем кресле. — Пурпурное Сердце[14] — за мою болезнь. Там внизу надпись, можете прочитать. А медаль от разведки, чисто профессиональная награда. И…
— Извините, но я должен посмотреть.
Брейдинг растерянно взглянул на него.
— Но зачем? В чем дело?
— Вы не можете это хранить, — сказал Данфи.
— Что значит — не могу?! — воскликнул Брейдинг. — Свои медали?!
— Я не о медалях говорю. С ними все в порядке. Я говорю вот об этом!
Данфи снял со стены небольшую рамочку, и черная ткань упала на медали. В рамочке находилось ламинированное удостоверение два с половиной на четыре дюйма вместе с цепочкой для ношения на шее. В верхнем левом углу удостоверения имелась расплывчатая голограмма, а в нижнем правом — отпечаток пальца. В центре располагалась фотография Брейдинга, а под ней подпись:
МК-ИМИДЖ
Программа особого доступа
Ю. Брейдинг
«Андромеда»
— Извините, — сказал Данфи, — но…
— О черт!
— Мне придется забрать удостоверение в Вашингтон.
Брейдинг весь сжался.
— Это ведь просто сувенир!
— Понимаю, — вздохнул Данфи, в его голосе звучало искреннее сочувствие и сожаление. — Но… в том-то все и дело. Мы не можем допустить, чтобы подобные «сувениры» развешивались по стенам частных домов. Только подумайте!.. А если бы вас ограбили? Если бы он попал не в те руки?
Брейдинг засопел.
Данфи положил пропуск и рамку в дипломат и захлопнул его.
— Ну что ж, — сказал он, изображая на лице полнейшее удовлетворение встречей, — спасибо за лимонад. — Он похлопал Брейдинга по плечу. — Думаю, мне время уходить.
Оба улыбнулись, но, когда Данфи направился к двери, лицо Брейдинга вдруг сделалось серьезным и строгим. Он сказал:
— Разве мы не должны вначале помолиться?
Данфи подумал, будто он снова что-то не так понял.
— Что?
— Я спросил, не хотите ли вы вначале помолиться?
Данфи обернулся и какое-то время смотрел на старика в надежде, что тот вот-вот рассмеется своей шутке. Старик молчал, и Данфи пожал плечами:
— Нет… спасибо. Я тороплюсь на самолет.
На лице Брейдинга было заметно разочарование… и не только разочарование. Что-то еще: удивление, а возможно, и подозрение. Что-то в этом роде.
14
Настроение Данфи изменялось почти по той же траектории, по которой следовал его «727-й». Он круто взмыл при старте («Оптикал мэджик»! Бим-бам-бум!), занял эшелон где-то над Индианой (К концу моей карьеры мы начали делать эти узоры…) и при подлете к Вашингтону пошел на снижение (…и Меджугордже тоже их рук дело). К моменту приземления Данфи пребывал в предельно мрачном расположении духа.
«Такой белиберды я никогда в жизни не слышал», — думал он. (Тремонтон. Галф-Бриз. Все большие дела.) И он попался на подобную удочку! Сидел в канзасской глубинке, слушал Брейдинга и верил каждому слову старика. Теперь же, выходя из аэропорта, Данфи смеялся над собственной доверчивостью: Мадонна величиной в сорок футов парит над джунглями. Ну почему бы и нет? Вполне разумно!
Данфи прошел к автомобильной стоянке, бормоча под нос инвективы в адрес собственной глупости. Хотя, по правде говоря, ему больше ничего не оставалось. Дело Брейдинга — пустышка, мистификация. Совершенно очевидно, что Отдел изучения проблем безопасности понял суть его маленькой аферы, организовал наблюдение и решил просветить его насквозь и выяснить, кто ему помогает. Каким-то образом им удалось узнать, что они беседовали с Мюрреем, после чего они внесли в открытые анналы Пентагона единственную ссылку на 143-е, полагая (совершенно справедливо), что Фримо отыщет ее и расскажет Данфи и что Данфи затем бросится на первый же рейс до Канзаса. А там Отдел изучения проблем безопасности посадил актера с неправдоподобной историей, настолько безумной, что если бы Данфи когда- то вздумалось ее проверить, его приняли бы за сумасшедшего. Погони за НЛО и зверские расправы над коровами…
Вот так оно все и есть на самом деле, думал Данфи, садясь в лифт, повезший его на верхний уровень гаража-стоянки. Матта хочет, чтобы все считали Данфи сумасшедшим, и если он наткнется на что-то, что действительно имеет отношение к убийству Шидлофа, его просто никто не станет слушать. Все подумают, что он свихнулся. «Ну что ж, — подумал Данфи, — я этого не допущу. Я не свихнулся. Я… кто?»
Параноик. Полный и законченный параноик.
