— Что случилось? Почему вы не заходите к нам? — встревожился Митрофан. — Отец обидится, зайдите на чаек.
— Некогда, некогда, — отбивался Баоса. — Пойдем к торговцу, может, он что знает.
Митрофан пошел провожать друзей и, узнав о беглецах и о намерении Баосы, только крякнул.
— Вы как цыгане, есть такой народ. А черкесы, те, говорят, по такому делу еще пуще лютуют.
У порога малмыжского торговца Терентия Ивановича Салова лежала корова и лениво жевала, закрыв глаза. Баоса, увидев ее, попятился и беспомощно оглянулся на Митрофана.
— Эй, Терентий Иваныч, выдь сюда! К тебе пришли тут, — позвал Митрофан.
Вышел толстый, кряжистый старик с красным лицом, с сизым картотечным носом. Он был одет в холщовую рубаху, в черные штаны, но босой.
— А-а, мои друзья прибыли? — обрадованно прохрипел Салов. — Заходьте, заходьте, милости просим. Давно вы у меня не были, все больше к китайцу У ездите. Обидно мне. Да ладно, что там. Заходьте.
— Терентий Иваныч, они только вас спросить заехали, — выступил переводчикам Митрофан. — Был у вас из Нярги паренек, Пота его кличут, не покупал в лавке чего?
— Зачем это спонадобилось им знать?
— Надо им знать, они его ищут.
— Вы что, покупать чего будете, может, на пушнинку чего будете менять?
— Нех, — помотал головой Пиапон.
— Так чего спытываете меня? Кто со мной торг имеет, тот узнает чего, а так я брехать не стану.
— Терентий Иваныч, был тот парень или нет?
— Не твое дело, Митрофанушка, с кем я торгую, я один ведаю.
Салов, не прощаясь, ушел домой.
— У, толстобрюхий черт! Нарочно не говорит. Что же теперь будете делать?
— Поедем, вниз по Амуру поедем, — ответил Баоса.
Так они и не зашли к Колычевым, попрощались с Митрофаном на берегу и выехали дальше.
— Смотрите не убивайте никого, тут на днях, говорят, из волости полиция будет, — предупредил Митрофан. — Тогда хватите горюшка…
«Полиция, шибко нужна мне твоя полиция, — зло подумал Баоса. — Мой дом опозорили, а не твою полицию. У нас свои законы есть, сами знаем, что делаем».
Лодка обогнула крутой Малмыжский утес и выплыла на широкий Амур. Мелкие волны в беспорядке метались, прыгали, сшибались и исчезали в коловерти. Могучая, широкая река неслась прямо на север, раздвигая сопки в сторону.
Дул прохладный низовик, нес гривастые серые облака. Погода не собиралась проясняться. Подошел полдень, гребцы приустали и часто поглядывали на отца. Баоса сам проголодался, но еды они не прихватили с собой, кончились дома запасы вяленой рыбы, копченого мяса, поэтому надо было тянуть до ближайшего стойбища Мэнгэн. Добрались туда только к вечеру: поднявшийся на Амуре шторм заставил их искать укрытия и кружиться по кривым протокам.
Мэнгэн стоял на острове и походил по своему обличью на Нярги, здесь были такие же глиняные фанзы с высокими трубами позади, амбары на четырех сваях, сушильни юколы, вокруг стойбища качался и гнулся под ветром тонконогий тальник.
Мужчины, дети вышли на берег встречать приезжих, женщины ждали, столпившись возле одной большой фанзы, шушукались между собой.
— Какие красавцы, все похожи один на другого.
— Видно, братья.
— Свататься приехали, что ли?
— Не похоже. Одеты скромно. Халаты не очень расшиты, наколенники бедноваты.
— Смотрите, женщины, вон у высокого, видите, какие интересные узоры на груди халата.
Мужчины тем временем помогли вытащить лодку и только тогда начали расспрашивать. Разговор начал высокий сухощавый старик Тогда Заксор, признанный мудрец среди людей рода Заксор, называемый ими дянгиан.[32]
— Какое дело вас привело к нам? Что случилось в Нярги, почему вы так озабочены?
— Приехали к тебе, посоветоваться надо, услышать твое слово, — ответил Баоса.
Тогда привел родственников в свою фанзу, вернулся на берег, вынул из прутяного садка калужонка и отдал жене, чтобы готовила талу. После еды Баоса рассказал родовому судье о случившемся позоре большого дома, передал разговор с Гангой Киле. Тогда молча курил, сидя на краю нар, изредка сплевывая на земляной пол.
— Да, опозорил он наш род, — промолвил он наконец, — опозорил и имя отца. В старое время, в годы нашей юности, когда русских еще не было, молодого охотника никто бы не защитил.
— Теперь-то кто защитит его? Отец сам его убьет.
— Может быть, убьет, потом его русские засудят по своим законам…
— Никаких законов мы не знаем! Найду я где беглеца, убью, какой русский узнает?
— Если кто из их рода сообщит русским?
— Отец сам собирается убить — он вор, он опозорил свой род.
— Убить человека — это не собаку убить.
— Он хуже собаки!
— Не надо горячиться. Ганга тоже зря горячится, надо было ему со своим родовым дянгианом посовещаться.
«Хочет за счет нашего дома пожить, — с недовольством подумал Баоса. — Состарился дянгиан, ум его притупился».
— Все же я буду искать беглецов, — сказал он вслух.
Вечером Гогда по просьбе Баосы пригласил в дом шамана Понгсу Дигора и попросил, чтобы тот разузнал о судьбе двух беглецов, проследил их дорогу. Шамана привезли на лодке, хотя он жил в этом же стойбище через фанзу. Он выпил несколько крошечных чарочек подогретой водки и отдыхал, сидя на краю нар. В дом Гогды потянулся народ, одни шли послушать шамана, другие взглянуть на приезжих, третьи шли сюда на свидание. Все на коленях кланялись шаману и садились в отдалении от него. Пришел знакомый Пиапона по охоте Американ Ходжер, молодой, коренастый, с бегающими скользкими глазами. Он подсел к Пиапону.
— Ну как ты, нашел су?[33] — спросил Пиапон.
Несколько раз Пиапон встречался с Американом на охоте, приходилось с ним по два дня пережидать пургу в одном зимнике, Американ был замечательный собеседник, с ним никогда никто не скучал, он мог без устали рассказывать об охотничьих приключениях, при этом показывал все в движении, изображал охотника и скачущего раненого зверя. Одно надоедало Пиапону: Американ вел бесконечные разговоры о су, он мечтал разбогатеть. Пиапону и прежде приходилось слышать о су. Рассказывали про обладателя су любви, как тот склонял к любви непреклонную, честную женщину, как однажды он при народе, ради шутки, опозорил женщину, ударив ее легонечко по плечу, и у той свалился к ногам поясной ремень.
Рассказывали ему и об обладателе талисмана ловкости и силы, и об обладателе талисмана воровства, так необычного для нанай. Говорили, что он подчинил себе тысячи крыс, и те по его приказу за ночь могли перетаскать содержимое любого амбара. И этого человека люди боялись пуще огня, пуще всякой страшной болезни и бежали от него кто куда мог.
Американ мечтал о талисмане богатства, мечтал не про себя, мысленно, а при всех, вслух.
— Не нашел еще, — улыбнулся Американ. — Ты знаешь, я ведь недавно был в Малмыже, ездил к попу, он купал моего ребенка в святой воде, имя дал, а я, пока ехал домой, помнил, а вошел в фанзу и позабыл, решил по-своему назвать — Ченгис.
— Тебя тоже ведь в поповской воде купали, но не забыл ты свое имя.
— Забыл, это позже кто-то Американом назвал, — мах-пул рукой Американ. — Лишь бы бачика[34] не приставал.
— Бачика не пристает, он только крестится да песни поет. К нам раз приходит зимой, ругается, чего не крестимся, мы отдали соболя, он ушел.
