услышав накаленный звонкий голос отца, оробел.
— Если ты считаешь меня лишним, можешь это в глаза сказать, — высказался Пиапон. — Тогда я попросил бы тэмчи.
— Никого у меня лишнего не было никогда, — ответил Баоса. — Это вы считаете меня лишним, — он закашлялся. — Тэмчи твой, можешь забрать себе. — Старик помолчал недолго и спросил: — Как же думаете жить: косо глядя друг на друга или помиритесь?
— Я готов помириться, — поспешил с ответом Полокто.
— Нечего нам делить, — ответил Пиапон.
По фанзе будто прошелестел мягкий весенний ветерок — так вздохнули облегченно мужчины и женщины большого дома. Баоса ни одним движением не выдал свою радость.
«Помирились, хорошо, — подумал он, — вместе будем кету ловить, в одном зимнике будем жить на охоте, и они опять сдружатся. Как же иначе — ведь братья! Ссора забудется, весной они опять перейдут в большой дом, и мы вновь заживем все вместе…»
— Чего же тогда ждете? — спросил Баоса. — Маленькие, что ли, не знаете, как мириться?
Полокто на коленях подполз к брату, обнял его и прижался щекой к его щеке. Пиапон тоже обнял. С детства Пиапон был приучен к искренности, и никогда он не лгал, никогда не насиловал волю и не шел против нее, если в чем но был согласен. Соглашаясь помириться, он искренне стремился наладить мир со старшим братом.
Через день Баоса с сыновьями, снохами и внучатами, как и в прошлые годы, приехали на свою тонь — длинную песчаную косу на Амуре. Приехавшие из Болони, с реки Харпи озерские нанай, глядя на ладных дружных сыновей Баосы, завидовали ему и только спустя некоторое время узнали о распаде большого дома. По-разному отнеслись они к этому известию: одни, в особенности старики, негодовали, другие видели в этом веяние нового времени.
— О каком роде говорите? Родов скоро не останется. Смотрите, в стойбищах теперь живут вместе несколько родов: и Заксоры, и Киле, и Бельды…
— Верно, верно. Большие дома начали распадаться. Что останется от большого дома Баосы, если завтра какой из младших сыновей переедет в другое стойбище?
— Везде они распадаются. В Болони распался дом Бельды Пэйкиэна, в Туссере — Заксора Корчо, в Чолочи — Ходжера Корокто.
— Русские виноваты, глядя на них, молодые отделяются от родителей.
— У нас на Харпи тоже русские виноваты? Они в три года раз приезжают туда, а наши к ним не ездят. В стойбище Тогда Мунгэли большой дом Бельды Бэкуны распался. Тоже русские виноваты?
— Э-э, что сравнил! Дети же Бэкуны с отцам поссорились и вышли из большого дома.
— А в Чологи никто ни с кем не ссорился, договорились между собой и мирно ушли из дома отца. Отец их тоже был согласен.
Разговор о распаде больших домов, о мельчании, обессиливании родов продолжался несколько дней.
Кета еще не подошла к Длинной косе, рыбаки в один замет вытаскивали по две, по три кетины, которых едва хватало только на уху. Осень выдалась ветреная, дождливая, почти каждый день дул промозглый холодный низовик, пригонял тяжелые дождливые тучи. Рыбаки большую часть дня отсиживались в берестяных юртах — хомаранах. Чаще всего собирались в просторной юрте Баосы.
Когда лучший сказочник Нярги Холгитон начинал здесь новую сказку, в юрту набивалось столько людей и усаживалось так плотно, что невозможно было шевельнуться. Те рыбаки, которые не успевали вовремя занять место в юрте, рассаживались у входа, другие облепливали снаружи берестяную стенку напротив сказочника. Ни ветер, ни дождь не могли согнать их, и только вымокнув до последней нитки, они с неохотой покидали насиженное место.
Холгитон знал сотни сказок и легенд, у него были такие длинные сказки, что продолжались подряд несколько вечеров, одни он рассказывал просто, как рассказывает любой заурядный сказитель, а другие напевал на разные голоса: и за Мэргэна-Батора, и за шаманок, помощниц Мэргэна, и за слуг и служанок, и за дюли — покровителя Батора. В этих сказках непременно присутствовали звери, и Холгитон слагал песни этих зверей.
Днем, когда запрещалось древними обычаями рассказывать сказки, молодые рыбаки устраивали общие игры — бегали наперегонки, прыгали с шестом и без шеста, прыгали через веревку, которую крутили двое. Через веревку лучше всех прыгал Пиапон, никто не мог повторить его прыжки, которые он делал и на четвереньках, и лежа боком, и даже на спине — всем было непостижимо, все недоумевали, как вертевшаяся веревка проскальзывала под его спиной.
Однажды в разгар игр к Длинной косе подъехала лодка малмыжского торговца Терентия Салова. Тучный, с круглым животом, с сизым носом, немного хмельной, он, пошатываясь, вышел из лодки.
— А-а, все знакомые, все мои друзья! — выкрикивал он басом, пожимая смуглые руки ловцов. — Кетинку ловим, да? Как она тут, идет, родненькая? Эй, Харитон, ты не молчи, ты же продолжение моего языка, пересказывай своим мою речь.
Позади столпившихся рыбаков, беспокойно поглядывая на торговца, стоял Баоса. Он подозвал Пиапона.
— Если он приехал уговаривать кету ловить, скажи — мы ему не будем ловить кету, — негромко сказал он, но его услышали стоявшие рядом.
— Зачем он приехал? Кету просит для него ловить?
— Зачем ему кета? Видите, какой у него живот, будто у переевшего пса.
— У него всего хватает. Эй, Холгитон, переведи нам, чего ему надо?
Холгитон повел гостя к юртам, накормил его ухой из кеты. Торговец поел уху, он знал гостеприимство нанай: куда бы он ни приезжал, прежде всего перед ним ставили еду, угощали всем вкусным, что находилось в фанзе, в амбаре, вытаскивали такие запасы, которые берегли от самих себя. Салов ел, похваливая уху, и, только насытившись, приступил к делу, ради которого приехал на рыбацкий стан.
— Харитон, я приехал обговорить с вашими, — начал он. — Кетинку мне надо, много требуется. Вы бы ловили мне рыбку, я бы вам щедро заплатил.
Холгитон наконец во всеуслышание объявил о предложении тучного торговца.
— Нет, кета нам самим нужна, с голоду не хотим зимой помирать, — сказал Баоса.
— Правильно, самим юкола нужна, — поддержали его сразу несколько голосов.
Холгитон перевел.
— Так чего бунтуете, други? — пробасил Салов. — Я же вам деньги плачу, щедро заплачу.
— Он нам за кету деньги заплатит, — вторил ему Холгитон.
— Это ты научился с деньгами обращаться — ты и лови ему.
— Сено косил им летом, тоже за деньги.
— Не надо нам денег, без денег как-нибудь проживем, а без юколы не обойтись.
— Вы же на эти деньги можете потом всякую еду у него же купить! — кричал Холгитон.
— Чего он тогда деньги предлагает? Сразу бы сказал — крупой, мукой, сахаром расплачивается.
— На крупу, на муку можно, конечно, меняться.
— А на порох, свинец он меняется?
— Как вы не понимаете? — злился Холгитон. — Получили бы деньгами и на них могли бы все купить.
— Опять ты за свои деньги! Зачем они нам? Мы не умеем с ними обращаться.
— Пусть меняется на муку, крупу…
— А на дабу, на ситец меняется?
Холгитон с трудом растолковал сородичам условия торговца и попытался подсчитать, какую выгоду принесет рыбакам продажа кеты, но как ни бился — не смог подсчитать.
— Нет, мы не будем ему ловить, — опять заявил Баоса. — Я не хочу, чтобы зимой женщины и дети оставались голодными, да и нам в тайгу надо взять еду и корм собакам.
— Правильно, пусть уезжает.
— Может, в конце путины ему ловить, когда себе юколы вдоволь насушим?
— В конце путины можно.
