колени, при каждом движении в затылке возникала невыносимая боль, в глазах темнело от этой боли.
«Встань, Пиапон, встань, — подбадривал сам себя Пиапон. — Вернутся хунхузы, тебе не остаться в живых».
Но встать на ноги Пиапон не мог. Липкая кровь теплой струйкой стекала по шее, за ворот халата и вниз по спине.
— Не жди возвращения хунхузов, иди, ищи товарищей.
Пиапон резким рывком наклонил голову, страшная боль на мгновение парализовала все тело, и он потерял сознание. Пришел в себя от грохота выстрелов, стреляли совсем рядом, пули свистели над самой головой. Потом выстрелы прекратились.
«Сейчас вернутся хунхузы. Сейчас, — подумал Пиапон. — Топором будут рубить или стрелять? — зубы забили тревожную дробь. Пиапон сжал до боли челюсти. — Неужели в такую ясную ночь придется умирать? Не может быть! Не может быть! Есть же на небе эндури, есть же спаситель Ходжер-ама!»[25]
Пиапон поднял лицо к небу, взглянул на тускнеющие с наступлением утренней зари звезды и прошептал:
— Ходжер-ама, эндури-ама, помоги мне, не дай хунхузам погубить меня, вернусь домой, зарежу черную свинью, угощу тебя. Эндури-ама, Ходжер-ама, помоги!
Пиапон внезапно всем телом рванулся вперед и опять потерял сознание.
Небо серело, и звезды одна за другой потухали. Рассветало. Наступал день. Двое хунхузов, вооруженных топорами, возвращались к дереву, где оставили свою жертву.
ГЛАВА ШЕСТАЯ
По всему великому Амуру, по его братьям-притокам Сунгари и Уссури, Кур и Урми, Анюй и Харпи разбросаны десятки, сотни нанайских стойбищ, одни стойбища насчитывают по три-четыре фанзы, другие — самые крупные — по двадцать, тридцать фанз. Стоят эти стойбища на песчаных релках, окруженные душистой черемухой, дикими яблочками, кустами красной смородины и колючего шиповника. И все они похожи одно на другое, те же глинобитные, покрытые травой, фанзы, амбары на четырех жердяных ножках, сушильни юкол. Только в последние годы начали появляться в больших селениях рубленые дома, они горделиво возвышаются над фанзами, посверкивают стеклянными окнами.
В стойбище Хулусэн не было еще деревянных домов. Здесь жил великий шаман Богдано Заксор. Он только в дни камлания напускал на себя важность, становился недоступным, а в другие дни на охоте или на рыбалке ел со всеми смеете из одного котла, любил пошутить и посмеяться, когда другие шутили. Но он был все же великий шаман, и все почтительно держались от него в стороне, кроме стариков. Вторым уважаемым человеком в Хулусэне был старый Турулэн Заксор, владелец священного жбана счастья. Жбан счастья считался родовой святыней Заксоров. Старейшины, которых было пять человек, имели право хранить жбан у себя, но в последние годы никто из них не воспользовался своим правом и священный жбан оставался в Хулусэне. О чудодейственной силе священного жбана и о великом шамане Богдано шла молва по всему Амуру и его братьям-притокам Сунгари и Уссури, Кур и Урми, Анюю и Харпи: со всех стойбищ летом и зимой приезжали больные, жаждущие исцеления, они привозили с собой жертвенных свиней, петухов, десятки бутылок водки. И стойбище Хулусэн давно сделалось священным местом, куда были устремлены взоры и чаяния всех больных, незрячих, бесплодных, несчастных и неудачливых.
Полокто ни в чем не мог отказать своей жене, красавице Гэйе. Несколько дней она уговаривала его поехать погостить к отцу в стойбище Хулусэн. Наконец он согласился, попрощался с только что приехавшей в гости младшей сестрой Идари и ее мужем Потой и вдвоем с Гэйе выехал в Хулусэн. Дома оставил первую жену Майду и двух сыновей с невесткой.
В Хулусэне, как всегда в летнюю пору, было шумно и весело: все стойбище участвовало в камлании шамана. После окончания камлания поедали жертвенных свиней, выпивали предназначенную эндури и добрым сэвэнам водку.
— О, дети мои, какие у вас длинные ноги, как раз вовремя прибежали, — обнимая приехавших, говорил отец Гэйе Ливэкэн. — Пошли скорее, а то все мясо съедят без нас, всю водку выпьют.
— Опять пьют? — сделал удивленное лицо Полокто, хотя это ему было известно лучше, чем другим.
— А что летом делать в Хулусэне, если не пить водку? — ответил Ливэкэн. — Люди приезжают да приезжают, друг за другом стоят и ждут, когда их черед наступит, чтобы помолиться вашему жбану. Вон смотри, пять лодок приехало, две лодки к шаману, а три лодки помолиться жбану. Сегодня целый день одна лодка молилась, три свиньи привезли, много водки. Вот какая жизнь в Хулусэне! Не то что в других стойбищах! Дармовая водка, лучшие куски жирной свинины! Пошли, пошли быстрее, наверно, уже вторую свинью поедают.
Ливэкэн подхватил пожитки гостей и первым зашагал домой. У дверей Гэйе и Полокто встретили мать Гэйе и сестра Улэкэн, которая опять сбежала от очередного мужа, не возвратив тори. Сестры обнялись.
— Опять сбежала? — усмехнулся Полокто.
— Надоел он мне, — ответила кокетливо, поджав губы, Улэкэн и усмехнулась. — Гэйе тоже скоро сбежит от тебя.
— Пусть попробует.
— Нет, что ты, Улэкэн, я не сбегу. Я с ним до смерти буду жить, он ведь настоящий мужчина, — сказала Гэйе.
— Бессовестные, хотя бы мать постеснялись, — проворчала старушка.
— Ха, настоящий не настоящий, я бы не стала его делить с другой, — Улэкэн отвернулась, что означало высшую степень пренебрежения.
Полокто, не слушая болтовни сестер, зашел в фанзу, снял халат и вытер им потное лицо. Вошли женщины, Гэйе захлопотала, стала развязывать узлы, вытаскивать нарядные халаты.
— Неплохо было бы выкупаться, — сказал Полокто.
Полокто по пояс ополоснулся холодной водой и надел новый нарядный халат. К этому времени Ливэкэн подогрел в медном хо водку, старушка нарезала летнюю юколу, подала куски отваренного мяса.
— Мы тоже что-то свое имеем, — самодовольно говорил Ливэкэн. — Нехорошо сразу с чужого начинать, давай выпьем сначала своего, нашего, потом пойдем на угощение.
Ливэкэн с Полокто выпили по две чашечки теплой водки, закусили и отправились в дом Турулэна.
Большой дом владельца священного жбана был переполнен народом; на нарах, поджав под себя ноги, сидели мужчины, ели из тарелок, мисок мелко накрошенное мясо. Двое мужчин разносили водку, подавали каждому маленькую, с наперсток, чашечку. Тот делал глоток, не допив до дна, возвращал подавальщику, который в свою очередь делал вид, что пригубляет водку, и возвращал опять ему же, и только на этот раз охотник допивал чашечку до дна. Один из подавальщиков, коренастый, невысокого роста мужчина с обветренным мужественным лицом, сразу привлек внимание Полокто.
— Кто он? — спросил Полокто. — Откуда?
— С реки Харпи, зовут его Токто.
Токто подал чашечку очередному старому, уважаемому охотнику и встал на колени:
— Дака,[26] ты прожил долгую счастливую жизнь, ты много видел на земле. Я кланяюсь тебе и прошу, удели немного счастья мне и моим детям, пусть они становятся на ноги, пусть хоть половину пути пройдут, который ты прошел, пусть хоть половину воды выпьют, сколько ты выпил, пусть оставят свой след на земле!
Охотник три раза ударил лбом о пыльный пол.
— Вставай, Токто, — ответил старец. — Вставай.
Токто встал.
— Слушай меня, Токто. Не так-то уж счастлив был я на этой земле. Счастье, наверное, есть, но оно
