— Что случилось? Что такое? — спрашивали охотники.
Торговец не мог стоять. Как только отпустил его Токто, он сразу же свалился на пол. Его подняли, усадили на мешок с крупой. Он медленно приходил в себя. Охотники не обращали на него внимания, все столпились вокруг Токто.
— Не мог, друзья, стерпеть, было бы ружье под рукой, убил бы его, — рассказывал Токто. — Паршивый пес, с мертвых требует долг. Старик Чонгиакингаса, умирая, сказал мне, стыдно умирать, не отдав долг. Я хотел узнать, большой ли долг был. У этого торговца совести нет, он не человек, он хуже росомахи.
Потрясенные услышанным, охотники молчали, потупив взоры, один за другим выходили и расходились по домам: ни один из них не мог представить, как это можно требовать долг с мертвого человека, и многие вдруг вспомнили, как У требовал от сыновей уплаты долга умерших отцов.
На следующий день прошел слух, что торговец У решил съездить к русским властям и подать жалобу на Токто. Этот слух заставил охотников заговорить, люди вспоминали все обиды, нанесенные торговцем. В этот день ни один охотник не переступил порог торгового дома, ни один охотник не поздоровался с торговцем, ни один рыбак не принес ему свежей рыбы на уху.
Только вечером к нему зашел молодой охотник и в присутствии домочадцев заявил:
— У, охотники велели сказать, хочешь жить, как жил, живи. Не хочешь — уезжай отсюда. Если хочешь на Токто жаловаться, иди, жалуйся. Но перед тем как идти, попрощайся о детьми и женами, а лучше, сказали охотники, сразу гроб себе приготовь. Все охотники метко стреляют, чья пуля тебя настигнет, никто никогда не узнает, ни русские, ни твои друзья-торговцы. Понял? Так велели тебе сказать.
Торговец У молча выслушал слова молодого охотника, жены его тихо всхлипывали на нарах. Когда молодой охотник собрался уходить, У остановил его и сказал:
— Передай охотникам, я не знал, что старик умер.
— Врешь, весь Амур знает, что погибло все стойбище!
Молодой охотник так хлопнул дверью, что со стен посыпалась глина. Торговец никому не жаловался, он остался жить в Болони. Затаил злобу на охотников или нет, никто не мог этого сказать: он был вежлив, услужлив и вел себя так, как будто ничего не произошло между ним и охотниками. Только один Токто замечал, как бледнел он при его появлении в торговом доме, и, чтобы лишний раз пощекотать его нервы, спрашивал: «Долг не потребуешь?..» Токто видел, как злился торговец, и рассуждал: «Когда собака злится, ее надо еще больше дразнить, а когда бросится на тебя — одним ударом прикончить».
…Токто ненавидел торговца, но и без него не мог обходиться.
— Дай мне мешочек муки, мешочек крупы, сахару, — сказал он помощнику торговца. Получив продукты, он выехал в свой летник на озеро Болонь.
Солнце еще высоко висело над стеклянной гладью озера, когда лодка Токто обогнула мыс Нэргул. Каждый раз, когда Токто возвращался с Амура, он с нетерпением ожидал того момента, когда перед ним как бы распахивалась огромная дверь и открывался захватывающий дух простор озера. И каждый раз Токто не мог удержаться и издавал тихий возглас изумления, восхищения. Он любил простор и красоту озера. Любил его тихим и задумчивым, как сейчас, ослепительно гладким и спокойным, а когда оно сердилось, пенилось и по нему бежали волны высотой с самую высокую фанзу, он восхищался его силой. Как тогда шумит оно! Дух захватывает.
Токто направил лодку напрямик через озеро к мысу Большой Ганко, уселся поудобнее и запел песню, в которой рассказывал о своей любви к большому озеру Болонь, которое ласково и щедро к нему, потому что каждое лето не жалеючи отдает ему вкусных сазанов, муксунов, и он вдоволь на зиму готовит рыбий жир, а когда есть рыбий жир, то ноги охотника вдвое быстрее бегают, догоняют любого зверя, когда Токто поймает много соболей, у него будет много муки, крупы, сахара, он сможет сшить новые халаты жене, сыну и себе.
Солнце все ниже и ниже опускалось, лодка была на середине озера, когда оно скрылось за горами.
— Папа, ты видел, сколько сегодня муксунов поднялось? — перебил песню отца Гида.
— А ты видел?
— Видел. Как мы выехали на озеро, так они туда-сюда убегали от нас.
— Сегодня хорошая погода, солнце, ветра нет, муксун должен был подняться.
— Папа, разреши, я немного пошумлю, может, они запрыгают и в лодку попадут.
— Не надо мирных людей пугать, они тоже отдыхают, гуляют, веселятся. Когда понадобится, тогда и попугаешь. На случай не надейся, надейся на свои глаза и руки.
Сумерки быстро сгустились, сперва почернел берег, сопки отчетливо вырисовывались на светлом небе, а чернота берега быстро приближалась к середине озера, захватывала водную гладь, но стоило лодке подойти, как она отступала назад, будто какая невидимая сила отталкивала это черное полотно.
— Папа, смотри, костер зажгли! — обрадованно закричал Гида. — Значит, Богдан вернулся!
На мысе Большой Ганко горел костер.
«Пота с Идари вернулись, — подумал Токто. — Богдан вернулся, ох как соскучился по нему!»
Гида начал грести во всю силу, подталкивал впереди сидевшую мать, требовал, чтобы и она гребла сильнее, ему не терпелось быстрее увидеть друга, с которым он рос, как с братом, ел за одним столиком, спал на одной постели.
Но зря спешил Гида, напрасно волновался Токто: костер разжег русский из села Тайсин, недавний знакомый Поты и Токто.
Странный человек был этот русский, ездил он один на большой русской лодке, обмазанной какой-то черной густой, худо пахнущей жидкостью, которая застывала на холоде, а на жаре смягчалась и липла. Дрянная жидкость! А русский говорит: «Это смола, чтобы лодка не текла». Зачем обмазывать лодку, когда можно законопатить мхом — и все. Свою лодку он называет то кунгас, то баркас и хвастается, что может на ней переплыть озеро в любой шторм.
Как-то Пота разговорился с ним, начал расспрашивать, откуда он приехал, что тут на озере делает, как живет, если не умеет ловить рыбу и бить зверей. Русский засмеялся и ответил, что хотя не умеет ловить рыбу и зверей бить, зато знает грамоту, умеет читать и писать. Но Токто не мог понять, как можно на это жить: другое дело, если ты торговец или русский начальник, тогда тебе все просто.
— Никакой я не начальник! Наоборот, русские начальники меня взяли да сослали сюда. Живу теперь в селе Тайсин, а раньше жил в городе, работал.
Потом он долго и непонятно рассказывал, где он работал. Токто кое-как понял, что он работал в большом доме, где книги делают. Он плохо понимал по-русски, и к тому же русский рассказывал о таких вещах, которые никак не укладывались в голове. Видимо, и вправду этот русский очень грамотный человек.
…Русский вышел их встречать.
— Токто, это ты вернулся, — обрадованно воскликнул он. — Ну, здравствуйте, здравствуйте все.
— Дорастуй, — ответил Токто и подумал: «Нехорошо получается как-то, он запомнил мое имя, а я не помню, как его зовут, даже фамилию забыл».
Токто с Потой в шутку звали нового своего знакомого «Кунгасом», но Токто сейчас не решался его так называть.
— Как съездил, хорошо погостил? — допытывался русский.
— Хоросо, хоросо.
Токто было досадно, что не знает русского языка.
— Я сегодня не удержался дома, сел в свой кунгас и покатил по озеру. Был у якутов, что живут на Черном мысу, отличнейшие мастера! Ружья чинят, паяют, латают и бог его знает, что еще делают.
— Якуты хоросо, — сказал Токто, чтобы только не молчать.
— Учись, Токто, русскому языку, обязательно учись, ты скоро будешь жить рядом с русскими. Вот Пота выучил язык, говорит, все понимает.
— Да, Пота понимай.
— Когда он сюда возвращается?
— Знай нет.
Кэкэчэ, как только сошла с лодки, перетаскала вещи в хомаран и сразу принялась готовить ужин. Ей
