Дом Митрофана был, как и все соседние, огорожен плетнем. На огороде чернела земля, хозяин выкопал картошку. Розовая толстая свинья, с облепленными комьями грязи боками, усердно рыла пахучую землю и, разыскав картофелину, с хрустом грызла ее, приподняв пятачок к небу.
Когда Пиапон вошел в избу, у него к горлу подкатил твердый комочек, и он не мог вымолвить ни слова. Первым спохватился Митрофан.
— Пиапон, может с тобой что неладно?
— Медведь ты, истинный медведь! — набросилась на мужа Надя. — Может, какая рана на нем, а ты тискаешь.
— Нет, раны нет, все хорошо, — бормотал Пиапон.
— Раны нет, тогда чего не показывался? — теперь Надя наседала на Пиапона.
— Ты собери на стол, видишь, голова у него перевязана, выходит, ранен, — говорил Митрофан. — Собери на стол, он же голоден. Собери, собери, после все узнаем.
Надежда засуетилась, забегала, принесла квашеной капусты, соленых огурцов, копченой кеты, затопила печь, и вскоре на сковородке зашкворчало.
— Оплакивают тебя, поминки будут делать сегодня или завтра, — сообщил Митрофан. — Эх, мать честная, грамотешка была бы у тебя, разве ты не сообщил, что жив, мол, здоров, нахожусь там-то и там- то.
Пиапон слушал Митрофана и улыбался.
— И что тебя потащило в эту Маньчжурию? Говорил тебе, нечего там делать, хочешь повидать свет, езжай в Николаевск. Говорил? Говорил.
— Надо было, Митропан. Правильно я сделал, что съездил. Я сразу увидел, как живут русские, маньчжуры, китайцы, корейцы, солоны. Разве где в другом месте я увидел бы все это? А самое главное, я увидел своих нанай, которые возле города и в самом городе Хабаровске живут. Нет, Митропан, я не зря съездил, я за это лето столько узнал, сколько мои деды за всю жизнь не знали. Я много думал все это время, какой я все же глупый был. Закрою глаза и думаю: вот родился Пиапон в глухой тайге, живет, растет, сил набирается, зверей бьет, рыб ловит. Кругом высокие кедры растут, виноград и кишмиш сплели над Пиапоном шатер, темно. Однажды пришел Митропан с отцом, говорит, ты, Пиапон, все время здесь живешь, тесновато тут, пошли, тут рядом сопочка есть, поднимемся на нее, посмотрим вокруг. Собрался Пиапон и пошел на ту высокую сопку, дошел, взобрался на вершину, взглянул кругом и столько увидел, сколько никогда не видел.
— Ты как-то очень ловко, как по писаному, начал говорить, — сказал Митрофан.
— Много думал, потому легко говорится.
Надежда решительно поднялась с табуретки, на которой сидела возле печи, сняла с огня сковородку с яичницей и поставила на стол.
— Пиапон, обижайся ты, не обижайся, а я тебе так скажу, — сердито проговорила она. — Ты вернулся издалека, вернулся, может, с того света. А ты как зашел, так и начал опять по-своему тараторить. Ты же знаешь, я не понимаю твоего языка, я женщина любопытная, тоже хочу послушать твой рассказ…
— Наденька, Надя, — перебил ее, усмехаясь, Митрофан, — он еще ничего не рассказывал, он только…
— Тебе всегда так: «только, только», — передразнила мужа Надежда. — О чем тогда так долго вы говорите?
Пиапон засмеялся и тоже подтвердил, что рассказ о поездке в Сан-Син у него впереди, что это была только присказка. А Митрофан вытащил из-под полы бутылку водки.
— Какая же встреча без водки? А какая такая выпивка без разговору? — говорил он, раскупоривая бутылку.
— Митропан, я маленько только выпью, — сказал Пиапон.
— Нельзя, что ли?
— Домой надо, ты отвези меня, там выпьем.
— Правильно, Пиапон, жинка твоя все глаза выплакала. Митрофан ездил к ней, — сообщила Надежда. — Шибко убивается твоя жинка.
— Мы маленько подкрепимся, я соберу ребят и отвезу тебя. А теперь давай за твое возвращение, брат мой!
Выпили по чарочке, и Митрофан послал за отцом.
Илья Митрофанович не заставил себя долго ждать, он медведем ворвался в дом, обнял Пиапона, похлопал по плечу, будто проверяя, выдержат плечи Пиапона тяжесть его ладоней.
— Жив, жив, окаянный! — гремел своим басом Илья Митрофанович. — Хоть умудрился бы весточку подать, язви тебе в бок. А отец твой убивается, похудел, меньше ростом стал. На рыбалке я его встретил, всплакнул Баоса. Я-то думал, скорее камень слезами зальется, ан нет, Баоса тоже плачет. Такое тут. Да.
Опять сели за стол, и Пиапон начал рассказ о своей поездке в далекий маньчжурский город Сан-Син, о нападении хунхузов, о лечении в Хабаровске. Долго рассказывал Пиапон, потом спохватился, заторопился. Илья Митрофанович с удовольствием послушал бы о житье-бытье маньчжуров и китайцев, но не стал расспрашивать, разгладил бороду и встал из-за стола.
Митрофан быстро нашел себе напарника, и вскоре легкая лодка с двумя гребцами и кормчим — Пиапоном выехала из Малмыжа. По дороге в Нярги Митрофан рассказал о поездке Калпе в Хабаровск, о том, как тот разыскивал Пиапона, но умолчал и не сообщил о своих запросах в губернский город.
Митрофан окончил только сельскую церковноприходскую школу и, не надеясь на свою грамотность, обратился к одному ссыльному, которого недавно поселили в Малмыже. Звали ссыльного Курков Иван Гаврилович.
— Твою просьбу, Митрофан Ильич, мне несложно выполнить, — ответил Курков, выслушав Митрофана. — Но это бесполезно. Прежде всего мы напишем полицмейстеру уезда, пропал, мол, гольд по фамилии Заксор, по имени Пиапон, житель стойбища Нярги, Верхне-Тамбовской волости. Посмотрит полицмейстер на бумагу, отдаст другому, чином поменьше, тот еще другому. Этот третий подошьет бумагу куда следует, поворчит: «Велика беда, исчез один гольд», и на этом все кончится. Не веришь?
Митрофан не верил. Ведь человек потерялся, не собака, должны они его разыскать. Большого труда не стоит запросить военный отряд, который преследует хунхузов.
«Обижен на полицию, тебя за что-то сослали в наше дальнее село, потому и сердишься на них», — подумал Митрофан.
Тогда Митрофан еще не был близко знаком с Иваном Гавриловичем, да и Иван Гаврилович не очень откровенничал с малмыжцами. Только позднее Митрофан сдружился с Курковым, ловил вместе с ним кету, охотился на гусей. Иван Гаврилович оказался отчаянным охотником, метким стрелком.
— Проверим, проворим, — бормотал Иван Гаврилович, приготавливая бумагу, чернила. Он написал письмо в губернскую полицию, в инородческую управу канцелярии губернатора и при Митрофане сделал телеграфный запрос. До сих пор Митрофан не получил ответа на эти письма и потому не рассказал об этом Пиапону.
Малмыж остался далеко позади. Лодка подошла к черным скалам. Вода в бешеном потоке бурлила у этих скал, пенилась, крутилась в водовороте. Митрофан с напарником приналегли на весла, и лодка медленно обогнула утес. В это время солнце скрылось за синими горами.
— Митропан, как ты думаешь, кто создал небо, землю, эти высокие скалы, Амур и все, все, что есть на земле? — спросил Пиапон, когда лодка вышла на более тихую воду.
Митрофан усмехнулся и спросил:
— Волнуешься, да?
Пиапон на самом деле волновался и хотел чем-то отвлечься.
— Отвечай, — попросил он.
— Бог создал, — ответил Митрофан и подумал: «Другой стал человек. Ить, о чем спрашивает».
«Митропан тоже верит в бога, — подумал Пиапон, — один Харапай не верит. Когда его слушаешь, ему веришь, один останешься — в эндури веришь».
— Митропан, мне надо черную чушку. Где можно купить? — спросил он.
