жизни, поженились.
Так как родители мои погибли на фронте и комната наша оказалась как бы бесхозной, райжилотдел решил ее прибрать себе. Они поселили туда ленинградского скульптора Шервуда с внучкой. Поскольку я осталась сиротой и жить мне было негде, я пошла в Союз писателей. Надо сказать, что в те годы в Союзе писателей была очень сильная Военная комиссия, это был союз военного братства, горой стоявшего на защите инвалидов, вдов, сирот писателей. У них служили лучшие юристы. Выслушали меня, оформили документы. Судиться в те годы с райжилотделом было совсем непросто, но мене дали прекрасного адвоката, и первое же заседание суда постановило освободить комнату и вернуть ее мне.
Так как с жильем тогда было очень трудно, выселить Шервуда оказалось некуда, и мы поделили комнату занавеской пополам, благо там были два огромных окна. Какое-то время мы проживали вместе: на одной половине – я с Марьей Сергеевной, на другой – Шервуд с внучкой. Спустя какое-то время ему выделили комнату в соседнем доме, и мой отчий кров наконец был мне возвращен.
Я осталась одна, но со мной были мамины вещи, папины книги и его стихи. С помощью вернувшихся с фронта писателей я стала собирать однотомник папиных стихов, который впоследствии вышел в издательстве «Советский писатель». Вернувшись из Чистополя, Анна Зиновьевна Стонова, наша наставница и спасительница, собрала коллектив, посвятивший все свои силы увековечиванию памяти павших на полях сражений. Вершиной их стараний стал большой красный том под названием «Строка, оборванная пулей», посвященный писателям, погибшим на поле боя. И еще имена, выведенные золотыми буквами, на мраморной доске в фойе Центрального дома литераторов. Долгое время раз в год, восьмого мая, накануне Дня Победы, мы приходили с цветами к этой доске, потому что могил у ополченцев не осталось. Их общей могилой стали бескрайние вяземские леса Подмосковья, усеянные останками наших близких.
Вечная им память.Елена Закс Иных уж нет, а те далече…
Член правозащитного центра «Мемориал» и комитета «Гражданское содействие». В прошлом – научный сотрудник НИИПМ и собственный корреспондент журнала «Декоративное искусство». Мать – переводчица Елена Михайловна Закс.
Елена Владимировна Закс. 2000-е
Когда война началась мне было шесть лет, а когда она кончилась– десять. Я жила с мамой и бабушкой в доме завода Войтовича на Заставе Ильича. В Чистополе прожила я около года, а оттуда мама увезла меня к бабушке. Бабушка заведовала на заводе здравпунктом. Училась она на врача в Швейцарии, российский золотой рубль в начале XX века стоял так высоко, что девочка из черты оседлости сумела выучиться на гроши, оставшиеся после отца цадика. Во время войны бабушку мобилизовали и отправили на Урал нести санитарную службу на участке железной дороги от Челябинска до Свердловска. Благодаря ее командирскому пайку я прожила страшные военные годы скромно, но не голодая.
Елена Михайловна Закс, преподаватель ВИИЯКа, со студентами. 1946
Мама в конце войны начала преподавать в ВИИЯКе [19] , защитила диссертацию а Институте мировой литературы, переводила с немецкого. Жизнь постепенно налаживалась. Студентов своих обожала. Но к пятидесятому году кафедру ее зарубежной литературы разогнали в ходе борьбы с низкопоклонством перед Западом. Мама вступила в Союз писателей, в секцию переводчиков. Переводила немецких классиков и современных немецких авторов. Последние ее работы – переводы знаменитой монографии Альфреда Эйнштейна «Моцарт. Личность. Творчество» и письма Роберта Шумана.
С мамой. 1938, август
Школу я кончила в 1951 году, в самый разгар антисемитской компании по борьбе с космополитизмом. Из отвращения к происходящему пошла учиться в технический вопреки своей природе гуманитария. Думала, что в строгом мире расчетов и цифр нет места этой пакости. «Закс, – говорил мне куратор нашего курса, – я в жизни своей не встречал человека с таким отвращением к технике». В пылу борьбы с низкопоклонством уволили из ВИИЯКа блестящего преподавателя Анну Мироновну Шаевич. Сосланная в библиотеку иностранной литературы, она научила меня английскому, что дало мне возможность все свои тридцать лет на государевой службе проработать в одной из лабораторий НИИ пластмасс в бюро информации, делая обзоры по специальности. Мне повезло: наша химическая промышленность очень сильно отставала от мировой, а начальники мои писали диссертации, сперва кандидатские, потом докторские… Кроме того, пользуясь тем, что не надо было ходить каждый день на службу, я более четверти века пробыла специальным корреспондентом журнала «ДИ СССР» («Декоративное искусство СССР»), что позволило перевидать массу интересных художников и объездить множество замечательных мест от Армении и Грузии до Красноярска, Иркутска и даже Улан-Удэ и Кяхты. А в новые времена, когда хлынули в Москву беженцы со всех концов СССР, я стала сотрудничать с основанным в 1990 году «Комитетом Гражданского Содействия» и «Мемориалом». Там и работаю до сих пор. Перед моими глазами прошла и проходит до сих пор армия несчастных изгнанников из Баку, Чечни и Абхазии, из Узбекистана и Туркмении, из Афганистана и стран Африки. География меняется, судьбы их – нет.
Отца своего, Владимира Владимировича Егорьева, я не знала. Они с мамой расстались до моего рождения. Был он дипломатом, сотрудником М.М. Литвинова. Погиб от пеллагры и сердечной недостаточности в 1943 году в одном из поселков Устьвымлага. Отец его был царским генералом, а двоюродный дед отца командовал крейсером «Авророй» и был убит во время боя при Цусиме. Сродственниками с той стороны я познакомилась уже после смерти отца.
Возраст катится к восьмидесяти, и, оглядываясь на прожитые годы, в минуты, когда от нынешнего безобразия подкатывает к горлу комок тошноты, вспоминаю, как много успело случиться в этой жизни хорошего: мне подарили собаку, кончилась война, подох Сталин, вернулись из лагерей друзья и их родители.Мне довелось провести в Чистополе около года. Я приехала туда из Москвы с детским садом Литфонда летом 1941 года. К сожалению, с тех пор прошло уже более шестидесяти лет, и потому воспоминания мои, наверное, получатся не очень четкими и достоверными. Однако постараюсь выжать из старой своей головы всё возможное. Первое воспоминание – Берсут, дом отдыха на другой стороне Камы. Длинная ветхая деревянная лестница ведет вверх. Склон берега зарос малиной. Густые кусты малины усыпаны спелыми ягодами. Они выше меня ростом. Я жадно срываю и ем сочную крупную малину. Других детей кругом не видно, только листья колышутся в голубом небе. И мне становится страшно: а вдруг там рядом не дети, а медведь. Мне сказали, что они здесь водятся. Последствия набега на малину самые печальные, до сих пор помню вкус бактериофага.
Алёна Закс
Не могу вспомнить, как выглядел наш дом в городе. Какие-то лестницы. Большая комната. Мальчик из старшей группы – длинный Алёша Сурков учит меня рисовать осеннюю землю, коричневую, в ярко-синих лужах. Еще среди старших имеется Тимур Гайдар. И поскольку все мы читали, вернее нам читали, «Тимура и его команду», мы, малышня, бегаем за ним стайкой с криками «Тимур, Тимур». Почему-то я при этом держу в руках привезенную из дома игрушку – собаку-сумку Джека и пытаюсь ткнуть им в Тимура. Джек (он жив и по сей день) плюшевый и коричневый. Такой же коричневый, как брюки Тимура из коричневого рубчатого бархата. Еще на нем желтая майка. В писательском лагере лупить маленьких не принято. И Тимур спасается от нас, перемахнув через забор. А во дворе кто-то из мальчиков Хохловых, сыновей директора нашего дома, скачет верхом на лошади без седла. Я почему-то знаю, что скоро старшие мальчики уйдут на фронт.
Алёна Закс и Надя Павлова. На даче, 1937
Через одиннадцать лет в студенческом доме отдыха встречаю Тимура. Он уже лейтенант флота. По вечерам приходит с товарищем Юрой, курсантом Военного института иностранных языков, в нашу комнату ухаживать за великовозрастными, по моим понятиям, девушками, студентками финансового института. (Им двадцать, мне и моей подруге семнадцать.) Я напоминаю Тимуру про Чистополь. Он хватает меня за руки, ставит между колен, зажимает мне уши ладонями и допевает до конца куплет какой-то достаточно скабрезной песенки, которой развлекал до моего прихода публику.
А еще через полвека после того достопамятного сорок первого года в ЦДЛ организуют встречу тех, кто был в Чистополе в эвакуации в детском саду и в лагере. Мы собираемся в ЦДЛ, кругом масса народу, мелькают давно забытые лица. Прошедшие пятьдесят лет женщин не украсили, мужчин – еще меньше. Правда, бывают неожиданные исключения. Навстречу мне идет по залу Тимур Гайдар в парадном морском мундире при кортике.
– Ой, Тимур, а отчего это у тебя такие шикарные погоны?
– А от того, что я вице- адмирал.
…Еще в Москве перед отъездом в Чистополь к нам присоединилась девочка Мадлен Гальперн из Франции. Ее отец – летчик Артур Гальперн – погиб в Испании. Мадлен с бабушкой бежали от немцев из Франции. Мадлен не говорит по-русски. Она испугана, плачет вечерами, и взрослые говорят, что она боится, что Гитлер придет и сюда. Дети жестоки, как всегда, и отчего-то дразнят ее хором: «Мадлен Артуровна Гальперн». Зимой для маленькой девочки из Франции наступает самое тяжелое время: она еще не научилась говорить по-настоящему по-русски, но, кажется, подзабыла и французский.
Самый
