- Нет, уж ты 'прости', когда тебя в безик обыгрывают, а я посмотрю на твое 'христианское долготерпение'. Рекомендовать-то его легко, а вот исполнить... Я человек, а не плевательница, и думал, что дом мой - тоже человечье жилье, а не сточная яма для нечистот. Черт знает, поневоле вспомнишь экциклопедию права...
- Нервный ты человек. Вздумал 'nostra' и 'loro' в браке усчитывать. Тут, брат, едино тело, едина душа...
Приятель вскочил:
- Черт! Уйди, или я в тебя швырну полоскательной чашкой! Кто это смел так издеваться: 'единая душа и единое тело'.
- Хе-хе-хе. Горячий человек. Сядь. Рассуди.
- Да я много лет рассуждаю. Эх, приятель, запьешь. И запил бы, да только какое-то органическое отвращение к вину.
- Ну, вот разнюнился. Верно, сейчас пойдут автобиографические признания?
- Совсем нет. Я вот и размышляю. Какое высокое слово: 'единое тело и единая душа'. Кажется, богат, как Ротшильд, приобретя такую жемчужину, как 'единое тело и единая душа'.
- Ну, конечно, оттого все и женятся. Индийский жемчуг, да еще с приданым ма-а-леньким, хе-хе-хе... Ты с приданым?
- Оставь. Я именно о жемчуге. Стразы...
- Что такое? Я иностранного не понимаю.
- Сдирают со щуки шкуру, т. е. чешую, и кладут в чан, в воду. Мокнет целые месяцы. Растворяется или там осадок дает, матово-молочного цвета. Отцеживают, потом прессуют, потом в стеклянные тончайшие горошинки, полые внутри, и получается отличнейший 'жемчуг', по три рубля за нитку. Теперь самые богатые такой носят. Красивее настоящего.
- Ты к чему?
- А вот к 'единому телу и единой душе'. Лучше бы не говорили. Лучше бы молчание. О, как благородно молчание при бессилии сказать! 'Единое тело и единую душу' можно перевести: 'одинокое тело и одинокая душа' - это вот я и испытываю одиннадцатый год, глядя на пустые стены пустой комнаты. Обманут.
- Не обманут, а обманулся, и оттого, что нервный человек. Ты вот зачастил в клуб, проигрываешься. Другие есть дураки - запивают. Между тем ничего этого не требуется. Ведь и я в том же положении, как ты, только не меня жена бросила, а я ее прогнал. Т. е. не прогнал, а просто сел на извощика - и уехал.
- Бессовестный.
- Ничуть. Легально сел на извощика и легально уехал. Истомила она меня хозяйством проклятым, но, впрочем, это побоку, как и почему. Ей прислал по почте вечный вид 'на все, матушка, четыре стороны'. У ней маленькое ремесло, швейная машина, и она, бывало, даже к жалованью моему кое-что из заработков прибавляла...
- Все же ты бессовестный.
- Не о том речь, а о том, как я счастлив. Ты вот жалуешься, что у тебя отняли 'помощницу' какую-то, 'Еву' там что ли, и подложили вместо нее вид на жительство, где прописано 'женат'.
- Ха-ха-ха...
- Что ты засмеялся?
- Ничего. Так одно игривое соображение. Ужасно я люблю семейную жизнь, и знаешь что: закажу себе второе кресло - и буду во время чая класть на него паспорт. Будто жена чай разливает. И двуспальную кровать сделаю: под вторую подушку положу опять паспорт и раскрыв его на той самой странице, где прописано 'женат'.
- Ты с ума сходишь?
- Нет, в самом деле. Преостроумно. Полная замена супружества и совершенное удовлетворение мужа. Но продолжай о себе.
- Ты вот тешишься злобными фантазиями, а я порхаю. Да у меня этих 'Ев', как ты говоришь, - целый цветник. Но я довольствуюсь одной, на год-полтора. Я в летах еще не старых, брюнет; а ведь блондинки любят брюнетов, и между женами моих приятелей есть блондинки...
- Фу, какая гадость...
- Какая же гадость?
- Гадость все, что ты говоришь.
- Никакая не гадость. Им надоели мужья, а у меня жены нет. Может быть, они от мужей бы и сбежали, а теперь я их развлекаю, и они спокойны. Подойдет этак к мужу после обеда и похлопает по щеке. 'Попочка, - говорит, - ты мой попочка'. А попочка и растает. Ручку у ней целует. А рука у ней маленькая, бархатистая. 'Попочка, - говорит, - дурашка'. А сама на меня смотрит, а я икру на хлеб намазываю.
- Мерзавец ты.
- Вовсе нет. Гармонизую. Без меня бы не было между ними гармонии, ссорились бы, она бы нервничала, он бы выбивался из сил, придумывая, что ей надо. А тут я. Я все и придумал. Осчастливил. Без меня ад кромешный, со мной - рай.
- Мерзавец ты...
- Нет. 'Loro' и 'nostra'. Или, как ты говоришь, - 'единая душа и единое тело'. Э, черт в формулах, формулы что. Жизнь хороша.
- Хороша?
- Да. В клуб почти не хожу. Полная семья. Ведь я дома только ночую. После обеда - музыка. У нее очень умный муж, а 'с умным человеком и поговорить приятно', поспорить.
- И ты не краснеешь?
- Отчего? Ведь я считаю себя его благодетелем.
- Мерзавец. Мерзавец и мерзавец. И мерзавцы вы все, и вся ваша жизнь какая-то содомская...
- Хе-хе-хе.
- Одиночество. Угрюмое одиночество. - Или шарманка... И это называют 'священный институт семьи'.
- А вы в семье и браке музыки хотели бы?
- Музыки.
- Хе-хе-хе. Ретивый вы человек. Какой же музыки?
- Ораторию Гайдна.
- Ораторию Гайдна?! Хе-хе-хе...
- Да что вы все смеетесь, как лошадь?
- Ораторию Гайдна... Малокультурный вы человек и несообразительный. 'Ораторию' Европа разыгрывала в философии, в государственности. Там - Кант и Гегель; Кромвель и Ришелье. Вот это 'оратория'. Была 'оратория' и в искусстве: Рафаэль, Канова, Моцарт. Ну, так черт возьми, не по всем же нам линиям тянуть 'ораторию', порвешься: и вот мечтаемую вами линию семьи мы вытянули в 'смотрите здесь, смотрите там'... Действительно, шарманка, но в глубоком соответствии.
- Но мне думается, что и 'шарманка' эта порвется или, вернее и ожида-емее, что от 'шарманки' семейной все порвется, и философия, и живопись. Ибо я не понимаю, как от таких лошадей, как вы, могут рождаться Рафаэли или Канты, или - воспитываться среди такого Содома. Так что, мне кажется, семейная 'шарманка' есть начало и философского, и литературного, то же 'тру-ла-ла', но прежде всего, конечно, религиозного... Позитивисты-то: 'Stoff und Kraft' ('Материя и сила' (нем.)).
- Я немножко философ и помогу вам. Семья - религия. Оттого-то она и держалась века и даже местами давала небесные мелодии, хотя в Европе всегда имела устройство шарманки и местоположение шарманки. 'Лучше не жениться - это уж так и определено было, т. е., - не пускайте в завод этот ни к чему не годный инструмент'. Но шарманка по устройству, однако, инструмент с гайдновскими струнами внутри, она две тысячи лет играла, шипела, свистала, но минутами чудно играла; всегда плакала. Но наконец все лопнуло... Однако двенадцатый час...
- В клуб?
- В клуб.
- И я с вами. Опять эти свинцовые лица, табачный дым и звон золота...
