письма жены и письма мужа; но вот письмо, отнятое у жены мужем, - компетентно перед судьями, а письмо, вынутое из мужниного стола женою, - судом не принимается к рассмотрению, потому что способ его добычи незаконен'. Так рассуждает 'Россия' и плачется на эту несправедливость французских законов, которую поддерживают французские юристы и между ними даже (даже!) Леон Рише, бывший редактор журнала 'Le droit des femmes' ('Право женщин' (фр.)).
Нам думается, и это нездоровая почва для рассуждений. Тут дело идет не о 'droit des femmes'; семья вообще институт настолько интимный, настолько покоящийся на согласии мужа и жены, что уж когда дело пошло об разграничении 'droits', и еще под присмотром судебного пристава, - дело плохо и семьи, конечно, никакой нет. А забота наша - не расколоть семью, а сколотить семью. Сколотить, однако, непременно надо на началах любви, согласия, уважения, а не на том 'законодательном' принципе - виноват: 'священнозаконодательном', - по коему каким бы мучителем ни был который-нибудь из супругов, другой должен погрузиться в 'христианское долготерпение' и ожидать крышки гроба.
Пока дело не имеет государственной санкции, пока мы имеем проекты, а не законы, можно и следует обсудить все стороны дела. Семья есть семья, и нужно сколь возможно долее удерживать в ней даже в момент смерти и распадения ее субъективный, интимный элемент. Эти два супруга, из которых один жалуется на мучительность своей жизни с другим, не суть только супруги: они имеют родство и, главное, имеют родителей. Совершенно возможно, в вопросе о раздельном жительстве супругов, выдвинуть принцип авторитета родительского и позвать его как для рассмотрения дела, так и для суда над ним. 'Суд пэров', 'суд равных' - всегда лучший суд, и более всего он применим к семье. Пусть семью судит семья же с точки зрения семейных идеалов, а не юридических норм. Жена, которую мучит муж, - что бывает большею частью в первые годы, в первые десять лет супружества, - имеет отца или мать, и вот кому, мы думаем, может принадлежать право вчинать суд о раздельном жительстве супругов и предлагать данное дело рассмотрению опять же отцов семейства данного прихода, села, сословия, вообще какой-нибудь социальной единицы. Сердце родительское всегда сумеет отличить каприз от серьезного мотива; желание родителей детям своим согласия и мирной жизни - столь же сильно, как нетерпеливо и заступничество в случае действительно невозможной жизни. Как это устроить - вопрос техники, конечно слишком разрешимый. Но мы думаем, что ничто так не будет способствовать установлению бытовой и юридической семьи на здоровых и истинных началах, как подчинение вопросов о разъезде и даже о полном разводе не авторитету кесаря или синедриона, но авторитету старших членов семьи. Они и пожалеют, они и - соблюдут. Прочность семейного принципа ни для кого так не важна, как для них: но нет отца или отцов, которые на вопль дочери об издевательствах или побоях ответили бы: 'Нет письменных доказательств, а кровоподтеки незначительны', или что тут 'необходимо долготерпение'. Вообще - вот кто истинный судья в данном мучительном положении - строгий к слабостям, но жалостливый к мучениям.
К ПОЛЕМИКЕ гг. ЧИЖА, КОВАЛЕВСКОГО И А-ТА
Удивительно: точно черт пошептал нам на воду и дал выпить. Испивши таковой с 'нашептыванием' водицы, мы получили в глаз какую-то 'куриную слепоту', не вообще, но в отношении к одной, не любимой чертом вещицы. Сейчас я скажу, что это за вещица. Нас у матери было пять сыновей, и, когда одни были уже совсем взрослые, другие только что подрастали. И вот, случалось в детстве, мы все до излишества разбалуемся, расшумимся, раскричимся и почти раздеремся: и в последнем случае случалось, что семилеток бросится на двадцатилетка, а двадцатилеток схватит его и подомнет под себя. И вдруг входит кто-нибудь из старших членов семьи в комнату. Останавливается и говорит: 'Черт с младенцем связался'. Слова эти как обрубали нашу возню. Но это - к слову. 'Черт с младенцем связался' - мне нужно как поговорка. Как черт не любит ладана, так он не любит младенца. С тех пор, как И. Христос указал спорившим о первенстве апостолам, что младенец по святости - первее и выше их, черт возненавидел всех и всяческих младенцев, вечно ищет их погублять, опозорил самое их рождение, наклеветал, что оно всегда бывает от нравственного позора человеческого, и проч. и проч. Известно, что черт хорошего академического образования и по натуре чрезвычайно хитер, так что перехитрил раз даже Соломона. И ему ничего не стоило, нашептав на свою черную воду каких-то пакостных слов, дать эту воду выпить европейскому человечеству. С тех пор это самомнящее европейское человечество, из которого значительная часть состояла из мошенников, биржевых игроков, обманывающих своих государей министров, шулеров, казнокрадов, а более всего всесветных потаскунов, объявило, что все-таки ни один из них не грешен и не 'скверен' в такой мере, как всякий решительно новорожденный ребенок: ибо ни шулерство, ни измена отечеству, ни казнокрадство не заключают в себе такой возмутительной мерзости, как самое рождение ребенка. Что делать. Водица выпита. Куриная слепота - в глазу. И теперь, чуть что, поднимается вопль: 'Не надо детей'. Просто удивляешься собачьему чутью, с которым люди разных категорий и всевозможных профессий выискивают новых и новых поводов, чтобы закричать: 'Пожалуйста - не надо детей!'
Да простят почтенные ученые и литераторы, гг. Вл. Чиж, И.И. Ковалевский и А-т, что я предваряю маленькую им реплику касательно поднятого вопроса о медицинском освидетельствовании лиц, вступающих в брак, сим желчным предисловием. Предисловие - не к ним лично относится; это - просто больная печенка, сорвавшаяся у меня с места и выплюнувшаяся отравленным словом. Я в точности сказал предисловие по адресу нашей цивилизации, и с точною верою в 'пошептавшего нам на воду' черта, но без всякой личной и специальной злобы. Кого винить, если, в самом деле, вся цивилизация заражена пороком детоненавидения, детоотвращения. Винят иногда женщин в вытравлении плода, даже, кажется, об этом в уголовном законодательстве что-то есть. Между тем, ведь решительно все равно, что вытравить a posteriori ребенка, что a priori не дать ему зародиться. Но между тем, как a posteriori вытравлять запрещено уголовным законом, ибо 'погашается жизнь', в это же самое время пишутся при первом удобном случае статья и почти целые трактаты, чтобы a priori предупредить рождение ребенка. Но по моему немудреному суждению, что погасить свечку, что помешать зажечь ее - не все ли равно?
Черт отравил наши суждения, и мы устами ученых и литераторов решаем такой дикий вопрос: 'А что, если этот юноша со следами золотухи, с предрасположением к чахотке, имевший ракового дядюшку или эпилептического дедушку, женится на влюбленной в него девушке Елизавете N-ой, то ведь родится у них дюжина детей с предрасположением к эпилепсии, к золотухе, к раку или чахотке. Мы, сострадательные ученые (предложение это идет от Ч. Дарвина) и литераторы, заранее плачем, - нет, мы рыдаем, посыпаем пеплом главу, раздираем одежды и вопим: 'Посмотрите - вместо двух чахоточных - теперь четырнадцать чахоточных! И мы это допустили! И закон это допустил! Запретить! Не позволить! Не женить! То бишь: не венчать!'
Отвечаю:
1) Да почему вы думаете, что от данного брака непременно будут дети? Ведь вы хотите всем 'с предрасположением' запретить, а между тем сколько браков - бездетных; и из числа запрещенных вами, наверное, множество окажется бездетными, и жестокость безбрачия будет относительно их наказанием, без самой вины их, без возможности вины.
2) Есть только одно действительное средство предупредить рождение детей: кастрировать 'опасных' родителей. Ну, так и пишите: 'Предрасположенных к чахотке, раку, эпилепсии и проч. - кастрировать'. Тогда будет ясно и тогда будет твердо. А то ведь чем же вы обеспечите фактическое 'нерождение'? Будут, конечно, без брака рождать. Пожалуй, - рождать и убивать. Но, почему, нежели 'чахоточного родить и воспитать', лучше 'чахоточного родить и сейчас же убить'?! Вы скажете: 'Когда взрослый умирает - то это картина, а когда новорожденного убивают - то в потемках, и нет картины'. Ну, что за аргумент: доктора - народ твердый и от зрелища чахоточного в обморок не падают. Нет, по-моему, лучше так: родился чахоточный; пятнадцати лет пожил; поучился в гимназии, пошалил с товарищами, утешал маму, радовал папу, а главное - сам все-таки пятнадцать лет радовался. А потом шестнадцати лет помер, грустный, прекрасный, всеми оплакиваемый.
Да и притом пятнадцати лет, даже моложе пятнадцати лет - совершенно здоровые дети и от здоровеннейших родителей все равно умирают! Вспомните так называемый 'родимчик' детей - сколько от него гибнет! Вообще, людей, детей, юношей во всяком возрасте - бездна гибнет. Это ужасно грустно, но эти
