— Тут законы церкви перевешивают законы государства, — бормотал Генрих в оправдание.
— Значит, пора их поменять. Кто правит этой страной, король или архиепископ Кентерберийский?
Утешать короля Элинор не намеревалась.
Было очевидно, что новых трений не миновать. Так и случилось вскоре после спора о подати шерифам.
В случае, когда преступление совершается духовным лицом, его судит не королевский суд, а суд церковный. Это правило давно и сильно досаждало высокопоставленным сановникам короля. Считалось, что церковные суды слишком снисходительны к своему клиру, и наказания виновным выносятся много мягче, чем за те же преступления наказывает мирской суд. Примером тому стало дело Филиппа де Бруа.
Он был каноником и обвинялся в убийстве королевского солдата. Дело происходило еще при жизни Теобальда, и епархиальный суд, рассматривавший его дело, нашел его невиновным и оправдал. Но дело это не забылось и имело продолжение. Королевские судьи время от времени ездили по стране и устраивали суд над преступниками на местах. Благодаря этому правилу, введенному Генрихом, в стране и установились закон и порядок, сделавшие передвижение по дорогам безопасным. Несколько человек, убежденных в виновности Филиппа де Бруа, схватили его и привели на суд королевскому судье Симону Фиц-Питеру.
Де Бруа, считая свое дело давно решенным, выказал судье неуважение. «Я — каноник, — заявил он, — королевский судья не вправе меня судить». И потребовал освобождения. Он процитировал закон, и его отпустили.
Услышав об этом, король рассвирепел.
— Оскорблено королевское правосудие! — кричал Генрих. — Я это так не оставлю. Этого человека взять и привести к моему судье Симону Фиц-Питеру! Посмотрим, что он запоет!
О происшествии сообщили Томасу в Кентербери. Он все еще печалился по поводу трений, возникших на Большом совете. А теперь еще и дело этого каноника. Томас считал, что законы церкви должны неукоснительно соблюдаться, даже если это и раздражает короля. Они и раньше спорили на эту тему, но спорили тогда добродушно. Теперь свои убеждения необходимо было отстаивать на деле.
— Государство должно быть превыше всего, — твердил король.
— Во всех делах, если только не посягает на законы церкви, — отвечал Томас.
— Значит, тогда Англией правит папа? — допытывался Генрих.
— Папа есть глава церкви всюду, где она существует.
Томас прекрасно знал, как это уязвляет короля! Генрих не первый, кто хотел бы освободить власть короля от этих ограничений.
— Филипп де Бруа не подлежит суду короля, — объявил Томас. — Но раз король требует нового суда, его будут судить в моем собственном суде в Кентербери. — Тут король был бессилен. На стороне Томаса закон церкви, и, пока его не изменишь, приходится уступать.
Второй раз за пару месяцев!
Кентерберийский суд снова оправдал Филиппа де Бруа в убийстве, но за оскорбление королевского суда приговорил каноника к порке. Кроме того, его на два года лишили церковного жалованья.
— Это что! — кричал король. — Архиепископ Кентерберийский позволяет своим священникам убивать любого, кого захотят?
— Суд архиепископа Кентерберийского оправдал Филиппа де Бруа в убийстве, — был ответ Томаса.
— Для вас один закон, а для мирян — другой? — возмущался король. — Нет, я установлю в стране справедливость!
Трещина в отношениях Генриха и Томаса все больше расширялась.
Под влиянием жены и матери король решил церковь потеснить.
Он собрал в Вестминстере Большой совет и там заявил, что духовное лицо, совершившее преступление в миру, должно быть передано для наказания королевским уполномоченным. Он потребовал, чтобы епископы приняли его решение, ибо оно направлено на поддержание законности и порядка любой ценой. При этом он говорил с таким напором и выразительностью, что все поняли — это выступление нацелено против Томаса Беккета.
Архиепископ Йоркский, тот самый Роджер де Понт Левек, учившийся вместе с Томасом в пору их жизни у Теобальда, узрел возможность опорочить соперника, поднявшегося на вершину церковной власти. Роджер с завистью следил за карьерой Томаса; он скрежетал зубами, слушая рассказы об отношении и любви короля к этому человеку, об их совместных поездках по стране, ребячествах, шутках и играх, будто они кровные братья, — все это причиняло ему нестерпимую боль. Для такого человека, как Роджер, наблюдать стремительный взлет Томаса было настоящей пыткой. Теперь он мог посодействовать падению Томаса, раз этот королевский любимец своими последними шагами стал короля раздражать.
Королевский ультиматум обсуждался на собрании высшего духовенства, а собранием руководили трое: упомянутый Роджер Йоркский, Хилари Чичестерский и Джильберт Фолиот Лондонский. При любом раскладе Роджер решил выступить против архиепископа, и ему удалось убедить епископов поступить так же под тем предлогом, что король слишком силен и бороться с ним не имеет смысла.
Томас призвал епископов в Кентербери.
— Глупцы! — встретил он святых отцов. — Непреложное правило церкви состоит в том, что за один проступок человек не может быть наказан дважды. В этом заключено свободоправие церкви.
— К чему ей свободоправие, если сама она должна исчезнуть?
— Да вы в своем уме! — кричал Томас. — Мало нам своих грехов? Долг епископа вести свое служение, когда церковь в беде, а в мире да покое — это не служение. Раньше люди ради церкви не щадили живота своего, и ныне правый служитель обязан жизнь положить за свободоправие святой церкви. Бог свидетель, я вижу большие беды, когда мы оставим порядки, завещанные нам отцами нашими! Мы не вправе предавать кого-либо смерти, как не вправе участвовать в суде, где решается вопрос жизни и смерти, а когда мы духовное лицо отдаем мирскому суду, его могут приговорить к смерти.
Роджер должен был признать силу убеждения архиепископа, другие святые отцы не пошли за Роджером, и мнение Томаса опять победило.
Генрих снова впал в дикую ярость.
— Я заставлю их подчиниться! — вопил он в бешенстве. — Я не позволю каким-то священникам всякий раз перечить мне только потому, что они в рясе. Всех до единого заставлю присягнуть на повиновение королевским указам во всех областях!
Король созвал всех епископов, включая их хозяина, как он называл теперь архиепископа Кентерберийского. Когда все собрались, король так раскричался, что перепугал всех до смерти, всех, кроме Томаса, которому эти выходки были знакомы.
«Ах, Генрих, Генрих, как далеки мы теперь, — горько думал Томас. — Я знал, что сан архиепископа будет означать конец нашей дружбы».
Печалился и Генрих: «Как же все переменилось, Томас! Когда ты был канцлером, мы хорошо дружили с тобой. Все, что ты делал раньше, мне было по душе. Ты любил меня; был мне хорошим слугой. А теперь ты идешь против меня. У тебя теперь другой хозяин, церковь. Я отниму тебя у нее, Томас. Я заставлю тебя вернуться ко мне!»
— Я буду разговаривать с каждым в отдельности, — объявил король.
Генрих радовался заранее. Его хитрость удалась. Один за другим епископы склонялись перед королем. Роджер это сделал с циничной готовностью, рассчитывая продвинуться выше, когда Томас будет лишен королевской милости, выслан или испьет иную чашу, уготованную для него королем. Место его освободится, и король посадит на него готового ему служить безоглядно.
Томасу оставалось горько оплакивать случившееся. Епископы предали церковь. Он, конечно, знал, как крут может быть король, добиваясь своего. Знал, какие скрытые угрозы могут быть пущены в ход, знал и то, как малодушные епископы примирятся со своей совестью.
Пришел черед Томаса.
— Значит, не хочешь повиноваться своему королю? — вопрошал Генрих.
— Все мирские почести воздам, кроме тех, что не подобают моему сану, — ответил Томас.
