носил белую одежду». В благодарность за победу его заботами в 1482 г. была основана
церковь при монастыре кордельеров в Нанси, посвященная Деве Марии Благовещения. А
на месте самого сражения он велел построить капеллу «в вечную память о победе». В этой
капелле, освященной в 1498 г. епископом Туля Ольри де Бламоном и называвшейся
Богоматерью Победы, или Благой помощи, была поставлена статуя Девы Марии
Милосердия. Более того, в том самом месте, где было найдено тело убитого герцога
Бургундского, близ пруда Сен-Жан, был возведен крест с двумя поперечинами. Такой же
крест Рене II дал своим войскам, в знак почитания его анжуйскими предками части
истинного Креста, хранившегося в Боже в реликварии. Этот символ, входивший в герб
«древней» Венгрии, напоминал ему также и о Готфриде Бульонском, потомком которого
он себя считал[798]. Этот лотарингский пример прекрасно показывает, как накануне Нового
времени могла устанавливаться связь между войной (и победой), «национальными»
культами, амбициями и династическими традициями.
Соборы, церкви и часовни хранили не только оружие, в качестве вкладов
помещенное военными, но также и штандарты побежденных. В 1388 г. герцог
Гельдернский после победы над брабантцами приказал повесить семнадцать знамен
знатных побежденных под образом Девы Марии в Нимвегене[799]. То же сделал и Жан
Биго, капитан Карла VI, в 1419 г. «Он послал знамена, захваченные у врага, в собор
Парижской Богоматери и в другие церкви с просьбой повесить их как трофей его
победы»[800]. А после одной из побед Рене II такие же трофеи получила церковь Нотр-Дам-
ла-Ронд в Меце[801].
Отметим также, что похороны королей, князей и сеньоров сопровождались серией
ритуалов, напоминавших о военном ремесле, которым те занимались при жизни. На
пышном погребении графа Фландрии Луи де Маля в церкви Сен-Пьер в Лилле (1384 г.) одни знатные персоны для участия в церемонии облачились в боевые доспехи, другие
облачились в турнирные доспехи; рыцари же, как бы принося в жертву, несли боевые и
турнирные щиты, мечи и знамена и вели боевого и турнирного коней. Примечательно, что
первой надгробной речью в честь мирянина не королевского и не княжеского достоинства
считается та, что произнес епископ Оксерра Ферри Кассинель в 1389 г. во время
заупокойной мессы по «доброму коннетаблю» дю Геклену на библейскую тему «Известен
он до края земли» («Nominatus est ad extrema terrae»[802]). Знатные люди не только
приказывали изображать себя на надгробных плитах в военном одеянии, но и эпитафии
должны были в церквах напоминать об их подвигах и воспитывать их воинскую славу[803].
Начиная с императора Константина, христианизация военной функции, в чем можно
видеть почти неизбежное следствие христианизации власти и союза двух мечей, завершилась своеобразной сакрализацией войны, возрастанием престижа воина и
военного ремесла. Вооруженная борьба людей стала восприниматься как вполне
похвальное деяние, а воинская доблесть – как почти сверхчеловеческая добродетель.
Столь строгий теолог, как Жерсон, писавший, правда, в жестоких условиях пароксизма
Столетней войны, дошел даже до того, что «мучениками Божьими» назвал «воинов, рискующих жизнью по благому намерению за правое дело, в защиту справедливости и
истины»[804]. Неудивительно поэтому, что простой мирянин Гастон Фебюс в своей «Книге
молитв» обращается к Богу со словами: «И я молю тебя, Господь Всемогущий, дать мне
славу оружия, как Ты много раз щедро давал, так что милостью Твоей у сарацинов, евреев
и христиан, в Испании, Франции, Англии, Германии и Ломбардии, по сю и по ту сторону
моря, мое имя всюду известно. Где бы я ни был, я везде побеждал, и Ты предал мне всех
моих врагов, и потому я знаю Тебя в совершенстве»[805].
ЗАКЛЮЧЕНИЕ
По существу, своеобразие военного дела Западной Европы в эпоху Средневековья, в
сравнении с античностью, Византией и Новым временем, состоит в качественном
преобладании хорошо обученной тяжелой кавалерии, располагающей дорогими лошадьми
