поняли) преимущества многочисленной пехоты, более экономичной (как раз из-за
отсутствия лошадей, более легкого багажа и гораздо меньшей – в два-три раза –
стоимости защитного вооружения, по сравнению с вооружением всадника) при условии, что она обучена, сплочена и имеет хороших командиров. Создание в 1448 г. Карлом VII вольных лучников отвечает этим требованиям: предполагалось создать резерв
численностью около 8000 человек, которые, в принципе, должны были регулярно
проводить учения и заранее знали, к какой роте им следует присоединяться в данный
момент и под началом какого командира служить. Забота о качестве их экипировки
возлагалась на приходы. Таким образом, институт вольных лучников оказался прямым
преемником (только при избирательном подходе) бывшего всеобщего арьербана, который
теперь сочли бесполезным, или же следствием распространения на сельскую местность
принципа организации стрелковых рот, или братств, этот институт был обязан своим
расцветом, начиная со второй половины XIV в., городам. Надо полагать, одно время
вольные стрелки (лучники, арбалетчики, глефщики, а вскоре и стрелки из ручных
кулеврин) считались удачной находкой: ведь сразу по окончании войны с лигой
Общественного блага Людовик XI удвоил их численность и учредил этот институт в тех
областях королевства, где до тех пор его не знали. Однако победы, одержанные
швейцарцами над Карлом Смелым, убедили короля в том, что вольные лучники – отнюдь
не лучшее решение. Последней каплей стало поражение при Гинегате в 1479 г. Он
распустил вольных лучников и заменил их швейцарскими наемниками, набранными за
большую плату, и французской пехотой, вооруженной луками, а также пиками на
швейцарский манер и алебардами – на немецкий[294], призывавшейся на год – не только
для того, чтобы иметь войско постоянно «под рукой», но и для того, чтобы оно привыкало
к совместным учениям. Эти первые пехотные полки не пережили восшествия на престол
Карла VIII и сокращений бюджета, на которые пришлось пойти французской монархии. В
1488-1492 гг., во время войн с Бретанью и Максимилианом Габсбургом, французская
пехота состояла из вольных лучников, нескольких рот швейцарцев и отрядов, набранных в
Пикардии, Нормандии или в Гаскони только на время кампании. Эта пехота была разного
качества, зато многочисленной: в большой армии могло насчитываться до 20 000 пеших
воинов, а то и больше.
Естественно, Карл Смелый, всегда готовый к нововведениям в военном деле, не мог
не сознавать того, насколько важно иметь хорошую пехоту. Он заботился о том, чтобы не
только в разных «коммунах», аналогичных французскому ополчению[295], но и в его
ордонансных ротах всегда были пешие воины. Абвильский ордонанс от 31 июля 1471 г.
предусматривал набор 1250 кавалеристов (и столько же кутилье), 3750 конных лучников, а что касается пехоты – 1250 арбалетчиков, 1250 кулевринеров и 1250 копейщиков.
Вероятно, он намеревался перенять тактику швейцарцев, которых видел в 1465 г. в битве
при Монлери на службе у герцога Иоанна Калабрийского; они, как позже напишет Оливье
де Ла Марш в своих «Мемуарах», «ничуть не страшились конницы, ибо объединялись по
трое совместно, один копейщик, один кулев-ринер и один арбалетчик, и столь искусны
были в военном ремесле, что при надобности выручали друг друга; и был при них один
лучник из личной охраны графа Шароле, по имени Саваро, весьма хорошо показавший
себя вместе с оными швейцарцами»[296]. Позже – может быть, для того чтобы дать лучший
отпор кантонам, может быть, из-за трудностей с ремонтированием и снабжением и из-за
неудобной местности – доля пехоты в комплектном бургундском «копье» увеличилась: на
одного кавалериста приходится девять пеших воинов, трое из которых были лучниками, трое – копейщиками и трое – кулеври-нерами либо арбалетчиками.
В Кастилии во время завоевания Гранады пехота (peones) значительно превосходила
легкую кавалерию[297]:
В Италии в третьей четверти XV в. существовали следующие типы пехотинцев
(fanti):
