Следователь кидал вопросы быстро, небрежно, а когда Илья, отвечавший не торопясь, особенно замедлял ответ, чиновник нетерпеливо стучал пальцами по столу.
- Вам было известно, что Олимпиада Даниловна жила на содержании Полуэктова? - неожиданно спросил он, глядя через очки в глаза Илье.
Лунёв покраснел под этим взглядом, - ему стало обидно.
- Нет, - глухо ответил он.
- Да-с, она жила у него на содержании, - повторил следователь раздражающим голосом. - По-моему, это - нехорошо! - добавил он, видя, что Илья не собирается ответить ему.
- Чего уж хорошего! - негромко сказал Илья.
- Не правда ли?
Но Илья снова не ответил.
- А вы давно знакомы с ней?
- Больше года...
- Значит, познакомились до её знакомства с Полуэктовым?
'Умная ты собака!' - подумал Илья и спокойно ответил:
- Как я могу это знать, ежели того, что она... с покойником жила, не знал?
Следователь сложил губы трубочкой, посвистал и начал просматривать какую-то бумагу. А Лунёв вновь уставился на картину, чувствуя, что интерес к ней помогает ему быть спокойным. Откуда-то донёсся весёлый, звонкий смех ребёнка. Потом женский голос, радостный и ласковый, протяжно запел:
Зои-нь-ка, ма-ти-нька, ду-си-нька, лю-би-нька!..
- Вас, кажется, очень занимает эта гравюра? - раздался голос следователя.
- Куда это Христос идёт? - тихо спросил Илья.
Следователь посмотрел в лицо ему скучными, разочарованными глазами и, помолчав, сказал:
- А видите - сошёл на землю и смотрит, как люди исполнили его благие заветы. Идёт полем битвы, вокруг видит убитых людей, развалины домов, пожар, грабежи...
- А с неба-то он этого разве не видит? - спросил Илья.
- Мм... Это написано для вящей наглядности... для того, чтобы показать несоответствие между жизнью и учением Христа.
Снова посыпались какие-то маленькие, незначительные вопросы, надоедавшие Лунёву, как осенние мухи. Он уставал от них, чувствуя, что они притупляют его внимание, что его осторожность усыпляется пустой, однообразной трескотней, и злился на следователя, понимая, что тот нарочно утомляет его.
- Вы не можете сказать, - небрежно, быстро спрашивал следователь, где вы были в четверг между двумя и тремя часами?
- В трактире чай пил, - сказал Илья.
- А! В каком? Где?
- В 'Плевне'...
- Почему вы с такой точностью говорите, что именно в это время вы были в трактире?
Лицо у следователя дрогнуло, он навалился грудью на стол, и его вспыхнувшие глаза как бы вцепились в глаза Лунёва. Илья помолчал несколько секунд, потом вздохнул и не торопясь сказал:
- А перед тем, как в трактир идти, я спрашивал время у полицейского.
Следователь вновь откинулся на спинку кресла и, взяв карандаш, застучал им по своим ногтям.
- Полицейский сказал мне, что был второй час... двадцать минут, что ли... - медленно говорил Илья.
- Он вас знает?
- Да...
- У вас своих часов нет?
- Нет...
- Вы и раньше спрашивали у него о времени?
- Случалось...
- Долго сидели в 'Плевне'?
- Пока не закричали про убийство...
- А потом куда пошли?
- Смотреть на убитого.
- Видел вас кто-нибудь на месте, - у лавочки?
- Тот же полицейский видел... он даже прогонял меня оттуда... толкал...
- Это прекрасно! - с одобрением воскликнул следователь и небрежно, не глядя на Лунёва, спросил: - Вы о времени у полицейского спрашивали до убийства или уже после?
Илья понял вопрос. Он круто повернулся на стуле от злобы к этому человеку в ослепительно белой рубашке, к его тонким пальцам с чистыми ногтями, к золоту его очков и острым, тёмным глазам. Он ответил вопросом:
- А как я могу про это знать?
Следователь сухо кашлянул и потёр руки так, что у него хрустели пальцы.
- Чудесно! - недовольным голосом сказал он. - Ве-ли-ко-ле-пно... Ещё несколько вопросов.
Теперь следователь спрашивал скучным голосом, не торопясь и, видимо, не ожидая услышать что-либо интересное; а Илья, отвечая, всё ждал вопроса, подобного вопросу о времени. Каждое слово, произносимое им, звучало в груди его, как в пустоте, и как будто задевало там туго натянутую струну. Но следователь уже не задавал ему коварных вопросов.
- Когда вы проходили в этот день по улице, не помните ли, не встретился ли вам человек высокого роста, в полушубке и чёрной барашковой шапке?
- Нет... - сурово сказал Лунёв.
- Ну-с, прослушайте ваше показание, а потом подпишите его... - И, закрыв лицо листом исписанной бумаги, он быстро и однотонно начал читать, а прочитав, сунул в руку Лунёва перо. Илья наклонился над столом, подписал, медленно поднялся со стула и, поглядев на следователя, глухо и твёрдо выговорил:
- Прощайте!
Тот ответил ему небрежным, барским кивком головы и, наклонясь над столом, начал писать. Илья стоял. Ему хотелось сказать что-нибудь этому человеку, так долго мучившему его. В тишине был слышен скрип пера, из внутренних комнат доносилось пение:
Потанцуйте, потанцуйте, маленькие куколки...
- Вы что? - спросил следователь вдруг, подняв голову.
- Ничего... - угрюмо ответил Лунёв.
- Я вам сказал - можете идти...
- Ухожу...
Они смотрели друг на друга в упор, и Лунёв почувствовал, что в груди у него что-то растёт - тяжёлое, страшное. Быстро повернувшись к двери, он вышел вон и на улице, охваченный холодным ветром, почувствовал, что тело его всё в поту. Через полчаса он был у Олимпиады. Она сама отперла ему дверь, увидав из окна, что он подъехал к дому, и встретила его с радостью матери. Лицо у неё было бледное, а глаза увеличились и смотрели беспокойно.
- Умница ты! - воскликнула она, когда Илья сказал, что приехал прямо от следователя. - Так и надо, так! Ну, что он?
- Жулик! - злобно сказал Илья. - Ловушки ставил...
- Ему без этого нельзя, - резонно заметила женщина. - Такая должность...
- Говори прямо - так, мол, и так: думают на вас...
- Да ведь и ты не прямо! - с улыбкою сказала Олимпиада.
- Я? - с удивлением спросил Лунёв. - Да-а... в самом деле! Ах, чёрт!.. - Его очень поразило что-то, и он, помолчав, сказал: - А сидя перед ним, я... ей-богу, правым себя чувствовал.
- Ну, слава богу! - радостно вскричала Олимпиада. - Всё хорошо обошлось...
Илья с улыбкой взглянул на неё и медленно заговорил:
- А ведь мне врать-то совсем немного пришлось... Везёт мне, Липа!..
Он странно засмеялся.
