- А как, примерно? - спросил Илья, снимая сапоги.
- Да... кто - что... Одни - будто ты к делу этому коснулся... Купца-то задавили... Другие - будто фальшивой монетой промышляешь ты...
- Завидуют, что ли? - спросил Илья.
- Ходят сюда разные... подобные тайной полиции... вроде как бы сыщиков... И всё Петруху расспрашивают про тебя...
- Ну и пусть стараются, - равнодушно сказал Илья.
- Это - конечно. Что нам до них, коли мы за собой никакого греха не знаем?
Илья засмеялся и лёг на постель.
- Теперь они уже перестали... не являются! Только - сам Петруха начал... - смущённо и робко говорил Терентий. - Ты бы, Илюша, на квартирку куда-нибудь съехал - нашёл бы себе комнатёнку и жил?.. А то Петруха говорит: 'Я, говорит, тёмных людей в своём доме не могу терпеть, я, говорит, гласный человек...'
Илья повернул к дяде лицо, потемневшее от злости, и громко сказал:
- Ежели его лаковая рожа мила ему, - молчал бы! Так и скажи... Услышу я неуважительное слово обо мне - башку в дресву разобью. Кто я ни есть - не ему, жулику, меня судить. А отсюда я съеду... когда захочу. Хочу пожить с людьми светлыми да праведными...
Горбун испугался гнева Ильи. Он с минуту молчал, сидя на стуле, и, тихонько почёсывая горб, глядел на племянника со страхом. Илья, плотно сжав губы, широко раскрытыми глазами смотрел в потолок. Терентий тщательно ощупал взглядом его кудрявую голову, красивое, серьёзное лицо с маленькими усиками и крутым подбородком, поглядел на его широкую грудь, измерил всё крепкое и стройное тело и тихо заговорил:
- Молодец стал ты!.. В деревне девки за тобой стадами бегали бы... Н-да... Зажил бы ты там хорошо-о! Я бы деньжонок тебе добыл... Открыть бы тебе лавочку да на богатой и жениться!.. И полетит твоя жизнь, как санки под гору.
- А может, я хочу на гору? - сумрачно сказал Илья.
- А конечно, - на гору! - быстро подхватил Терентий. - Ведь это я так сказал - лёгкая, мол, жизнь-то будет. Ну, а пойдёт она в гору.
- А с горы куда? - спросил Илья.
Горбун взглянул на него и засмеялся дребезжащим смехом. Он снова начал что-то говорить, но Илья уже не слушал его, вспоминая пережитое и думая как всё это ловко и незаметно подбирается в жизни одно к другому, точно нитки в сети. Окружают человека случаи и ведут его, куда хотят, как полиция жулика. Вот - думал он уйти из этого дома, чтобы жить одному, - и сейчас же находится удобный случай. Он с испугом и пристально взглянул на дядю, но в это время раздался стук в дверь, и Терентий вскочил с места.
- Да ну, отпирай, - сердито и громко сказал Илья.
Когда горбун снял крючок, на пороге явился Яков с большой рыжей книгой в руках.
- Илья, идём к Машутке! - оживлённо сказал он, подходя к постели.
- Что с ней такое? - быстро спросил Илья.
- С ней? Не знаю... Её дома нет...
- Куда это она по вечерам шляться стала? - спросил горбун нехорошим голосом.
- Она с Матицей ходит, - сказал Яков.
- Ну, хорошего с ней не выходит, - медленно проговорил Терентий.
Яков схватил Лунёва за рукав и дёргал его.
- Ты что - с цепи сорвался? - сказал Лунёв.
- Знаешь - а ведь она и есть - чёрная магия, не иначе! - вполголоса говорил Яков.
- Кто? - надевая валенки, спросил Илья.
- Эта самая книга... ей-богу! Вот увидишь... идём! Прямо говорю чудеса! - продолжал Яков, ведя за собой товарища по тёмным сеням. - Даже страшно читать!.. Ну, только тянет она к себе, как в омут...
Илья чувствовал волнение товарища, слышал, как вздрагивает его голос, а когда они вошли в комнатку сапожника и зажгли в ней огонь, он увидал, что лицо у Якова бледное, а глаза мутные и довольные, как у пьяного.
- Ты выпил, что ли? - спросил он, подозрительно приглядываясь к Якову.
- Я? Нет, сегодня ни капли... Я ведь теперь не пью... так разве, для храбрости, когда отец дома, рюмки две-три хвачу! Боюсь отца... Пью только такое, которое не пахнет водкой... Ну, - слушай!
Он с треском уселся на стул, раскрыл книгу, низко наклонился над ней и, водя пальцем по жёлтой от старости толстой бумаге, глухо, вздрагивающим голосом прочитал:
- 'Глава третия. О первобытии человеков' - слушай!
Вздохнув, он поднял кверху левую руку, а палец правой передвигая по странице, громко начал читать:
- 'Повествуют, что первое человеков бытие - якоже свидетельствует Диодор - у добродетельных мужей', - слышишь? - у добродетельных! - 'иже о естестве вещей написаша - сугубое бе. Нецыи бо мняху яко не создан мир и нетленен и род человеческий без всякаго бе начала пред веки...'
Яков поднял голову от книги и, потрясая рукою в воздухе, шёпотом сказал:
- Слышишь? Без на-ча-ла!..
- Читай дальше! - сказал Илья, подозрительно разглядывая старую, переплетённую в кожу книгу. Тогда вновь раздался тихий и восторженный голос Якова:
- 'Сего мудрствования - свидетельствующу Цицерону - быша Пифагор Самийский, Архита Терентии, Платон Афинский, Ксенократ, Аристотель Стагиритский и мнози инии перипатетики тоежде мудрствовали глаголюще: что вся еже в вечнем сем мире суть и имуть быти - начала никакого не имяху', видишь? опять без начала! 'Но круг некий быти рождающих и рожденных, В нем же коегождо рожденнаго начало купно и конец быти познавается...'
Илья протянул руку и, захлопнув книгу, с усмешкой сказал:
- Брось! Ну её к чёрту... Какие-то немцы мудрили тут - познавается! Ничего невозможно понять...
- Погоди! - боязливо оглянувшись вокруг, воскликнул Яков и, вытаращив глаза в лицо товарища, тихо спросил: - Ты своё начало знаешь?
- Какое? - сердито крикнул Илья.
- Не кричи... Возьмём душу. С душой человек рождается, а?
- Ну?
- Стало быть, должен он знать - откуда явился и как? Душа, сказано, бессмертна - она всегда была... ага? Не то надо знать, как ты родился, а как понял, что живёшь? Родился ты живой, - ну, а когда жив стал? В утробе матерней? Хорошо! А почему ты не помнишь не только того, как до родов жил, и опосля, лет до пяти, ничего не знаешь? И если душа, - то где она в тебя входит? Ну-ка?
Глаза Якова горели торжеством, его лицо освещала улыбка удовольствия, и с радостью, странной для Ильи, он вскричал:
- Вот те и душа!
- Дурак! - строго взглянув на него, сказал Илья. - Чему радуешься?
- Да - я не радуюсь, а просто так...
- То-то, просто! Не в том дело, отчего я жив, а - как мне жить?. Как жить, чтобы всё было чисто, чтобы меня никто не задевал и сам я никого не трогал? Вот найди мне книгу, где бы это объяснялось...
Яков сидел, понуря задумчиво голову. Его радостное возбуждение погасло, не найдя отклика. И, помолчав, он сказал в ответ товарищу:
- Смотрю я на тебя - и чего-то не того - не нравится мне... Мыслей я твоих не понимаю... вижу... начал ты с некоторой поры гордиться чем-то, что ли... Ровно ты праведник какой...
Илья засмеялся.
- Чего смеёшься? Верно. Судишь всех строго... Никого - не любишь будто...
- И не люблю, - сказал Илья твёрдо. - Кого любить? за что? Какие мне дары людьми подарены?.. Каждый за своим куском хлеба хочет на чужой шее доехать, а туда же говорят: люби меня, уважай меня! Нашли дурака! Уважь меня - я тебя тоже уважу. Подай мне мою долю, я, может, тебя полюблю тогда! Все одинаково жрать хотят...
- Ну, чай, не одного жранья люди ищут, - неприязненно и недовольно возразил Яков.
