Сапожник засмеялся и стал слезать с печи, говоря:
- Ну, давай пятак... нутро горит - до смерти!..
- На, хвати стаканчик, - сказал Илья.
И, с улыбкой посмотрев на Перфишку, он проговорил:
- И шарлатан ты, и пьяница... всё это верно! Но иной раз мне кажется что лучше тебя я не знаю человека.
Перфишка недоверчиво взглянул на серьёзное, но ласковое лицо Лунёва.
- Шутишь?
- Хочешь - верь, хочешь - не верь... Я не в похвалу тебе сказал, а так... в осуждение людям...
- Мудрёно!.. Нет, видно, не моим лбом сахар колоть... не понимаю! Пойду выпью, авось поумнею...
- Погоди! - остановил его Лунёв, схватив за рукав рубахи. - Ты бога боишься?
Перфишка нетерпеливо переступил с ноги на ногу и почти с обидой сказал:
- Мне бога бояться нечего... Я людей не обижаю...
- А молишься ты? - допрашивал Илья, понижая голос.
- Н-ну... молюсь, известно... редко!..
Илья видел, что сапожник не хочет говорить, всей силой души стремясь в кабак.
- Иди, иди, - задумчиво сказал он. - Но вот что: умрёшь - бог тебя спросит: 'Как жил ты, человек?'
- А я скажу: 'Господи! Родился - мал, помер - пьян, - ничего не помню!' Он посмеётся да простит меня...
Сапожник счастливо улыбнулся и ушёл.
Лунёв остался один в подвале... Ему было странно думать, что в этой тесной, грязной яме никогда уже не появится Маша, да и Перфишку скоро прогонят отсюда.
В окно смотрело апрельское солнце, освещая давно не метеный пол. Всё в подвале было неприбрано, нехорошо и тоскливо, точно после покойника.
Сидя на стуле прямо, Илья смотрел на облезлую, коренастую печь пред ним, тяжёлые думы наваливались на него одна за другой.
'Пойти разве покаяться?' - вдруг мелькнула в его голове ясная мысль.
Но он тотчас же со злостью оттолкнул её от себя...
В тот же день вечером Илья принуждён был уйти из дома Петрухи Филимонова. Случилось это так: когда он возвратился из города, на дворе его встретил испуганный дядя, отвёл в угол за поленницу дров и там сказал:
- Ну, Ильюша, уходить тебе надо... Что у нас тут было-о!
Горбун в страхе закрыл глаза и, взмахнув руками, ударил себя по бёдрам:
- Яшка-то напился вдрызг, да отцу и бухнул прямо в глаза - вор! И всякие другие колючие слова: бесстыжий развратник, безжалостный... без ума орал!.. А Петруха-то его ка-ак тяпнет по зубам! Да за волосья, да ногами топтать и всяко, - избил в кровь! Теперь Яшка-то лежит, стонет... Потом Петруха на меня, - как зыкнет! 'Ты, говорит... Гони, говорит, вон Ильку...' Это-де ты Яшку-то настроил супротив его... И орал он - до ужасти!.. Так ты гляди...
Илья снял с плеча ремень и, подавая ящик дяде, сказал:
- Держи!..
- Погоди! Куда-а?
Руки у Ильи тряслись от жалости к Якову и злобы к его отцу.
- Держи, говорю, - сквозь зубы сказал он и пошёл в трактир. Он стиснул зубы так крепко, что скулам и челюстям стало больно, а в голове вдруг зашумело. Сквозь этот шум он слышал, что дядя кричит ему что-то о полиции, погибели, остроге, и шёл, как под гору.
В трактире у буфета стоял Петруха и, разговаривая с каким-то оборванцем, улыбался. На его лысину падал свет лампы, и казалось, что вся голова его блестит довольной улыбкой.
- А, купец! - насмешливо вскричал он, увидя Илью, брови его сердито задвигались. - Тебя-то мне и надо...
Он стоял у двери в свои комнаты, заслоняя её. Илья подошёл к нему, твёрдый, суровый, и громко сказал:
- Отойди прочь!..
- Что-о? - протянул Петруха.
- Пусти меня к Якову...
- Я те дам Якова...
Илья молча во всю свою силу ударил Петруху по щеке. Буфетчик застонал и свалился на пол. Изо всех углов к нему бросились половые; кто-то закричал:
- Держи его! Бей!
Публика засуетилась, точно её обдали кипятком, но Илья перешагнул через Петруху, вошёл в дверь и запер её за собою.
В маленькой комнате, тесно заставленной ящиками с вином и какими-то сундуками, горела, вздрагивая, жестяная лампа. В полутьме и тесноте Лунёв не сразу увидал товарища. Яков лежал на полу, голова его была в тени, и лицо казалось чёрным, страшным. Илья взял лампу в руки и присел на корточки, освещая избитого. Синяки и ссадины покрывали лицо Якова безобразной тёмной маской, глаза его затекли в опухолях, он дышал тяжело, хрипел и, должно быть, ничего не видел, ибо спросил со стоном:
- Кто тут?
- Я, - тихо сказал Лунёв, вставая на ноги.
- Дай испить...
Илья оглянулся. В дверь ломились. Кто-то командовал:
- С заднего крыльца заходи...
Тонкий, воющий голос Петрухи прорывался сквозь шум:
- Я его не трогал...
Илья злорадно усмехнулся. И, подойдя к двери, он спокойно вступил в переговоры с осаждающими:
- Эй вы! Погодите орать... Если я ему в морду дал, от этого он не издохнет, а меня за это судить будут. Значит, вам нечего лезть не в своё дело... Не напирайте на дверь, я отопру сейчас...
Он отпер дверь и встал в ней, как в раме, туго сжав кулаки на всякий случай. Публика отступила пред его крепкой фигурой и готовностью драться, ясно выражавшейся на его лице. Но Петруха стал расталкивать всех, завывая:
- Ага-а, ра-азбойник!..
- Уберите его прочь и глядите сюда - пожалуйте! - отступив от двери в сторону, приглашал Илья публику. - Полюбуйтесь, как он человека изуродовал...
Несколько гостей, косясь на Илью, вошли в комнату и наклонились над Яковом. Один с изумлением и со страхом проговорил:
- Ра-азутю-ужи-ил!..
- Принесите воды. Да полицию позвать надо... - говорил Илья.
Публика была на его стороне; он и видел и чувствовал эго, и резко, громко заговорил:
- Вы все знаете Петрушку Филимонова, знаете, что это первый мошенник в улице... А кто скажет худо про его сына? Ну, вот вам сын - избитый лежит, может, на всю жизнь изувеченный, - а отцу его за это ничего не будет. Я же один раз ударил Петрушку - и меня осудят... Хорошо это? По правде это будет? И так во всём - одному дана полная воля, а другой не посмей бровью шевелить...
Несколько человек сочувственно вздохнули, иные молча ушли, а Петруха, визгливо вскрикивая, начал всех выгонять.
- Идите! Идите! Это моё дело, мой сын! Ступайте... Я полиции не боюсь... И суда мне не надо. Не надо-с. Я тебя и так, без суда, доеду... Иди вон!
Илья, встав на колени, поил Якова водой, с тяжёлой жалостью глядя на разбитые, распухшие губы товарища. А Яков глотал воду и шёпотом говорил:
- Дышать больно... уведи меня... Илюша... голубчик!
Из опухолей под глазами сочились слёзы...
