– Кто из вас больше всех сделал людям добра? – громко спросил он.
Всё вокруг зашипело, подобно грибам, когда их жа-рят в сметане на большой сковороде.
– Позвольте мне пройти вперед! – тоскливо закри-чал кто-то.
– Это я, Хозяин, я здесь! Это я доказал, что еди-ница – ноль в сумме общества!
– Я пошел дальше его! – возражали откуда-то из-дали.- Я учил, что всё общество – сумма нолей и по- тому массы должны подчиняться воле групп.
– А во главе групп стоит единица – и это я! – тор-жественно крикнул некто.
– Почему – вы? – раздалось несколько тревожных голосов.
– Мой дядя был король!
– Ах, это дядюшке вашего высочества преждевре-менно отрубили голову?
– Короли теряют головы всегда вовремя! – гордо ответили кости потомка костей, когда-то сидевших на троне.
– Ого-о! – раздался довольный шёпот.- Среди нас есть король! Это встретишь не на всяком кладбище…
Влажные шёпоты и трение костей сливались в один клубок, становясь всё гуще, тяжелее.
– Посмотрите – правда ли, что кости королей голу-бого цвета? – торопливо спросил маленький скелет с кривым позвоночником.
– Позвольте вам сказать…- внушительно начал ка-кой-то скелет, сидевший верхом на памятнике.
– Лучший пластырь для мозолей – мой! – крикнул кто-то сзади него.
– Я тот самый архитектор…
Но широкий и низенький скелет, расталкивая всех короткими костями рук, кричал, заглушая шелест мерт-вых голосов:
– Братие во Христе! Не я ли это врач ваш духов-ный, не я ли лечил пластырем кроткого утешения мо- золи ваших душ, натертые печалями вашей жизни?
– Страданий нет! – заявил кто-то раздраженно.- Всё существует только в представлении.
– Тот архитектор, который изобрел низкие' двери…
– А я – бумагу для истребления мух!..
– …для того, чтобы люди, входя в дом, невольно склоняли голову вперед хозяином его…- раздавался на-зойливый голос.
– Не мне ли принадлежит первенство, братие? Это я поил души ваши, алкавшие забвения печалей, млеком и медом размышлений моих о тщете всего земного!
– Всё, что есть,- установлено раз навсегда! – про-жужжал чей-то глухой голос.
Скелет с одной ногой, сидевший на сером камне, под-нял голень, вытянул ее и почему-то крикнул:
– Разумеется, так!
Кладбище превратилось в рынок, где каждый выхва-лял свой товар. В темную пустыню ночной тишины вли-валась мутная река подавленных криков, поток грязного хвастовства, душного самолюбия. Как будто туча кома-ров кружилась над гнилым болотом и пела, ныла и жуж-жала, наполняя воздух всеми отравами, всеми ядами могил. Все толпились вокруг Дьявола, остановив на лице его темные впадины глаз и стиснутые зубы свои,- точно он был покупателем старья. Воскресали одна за другой мертвые мысли и кружились в воздухе, как жал-кие осенние листья.
Дьявол смотрел на это кипение зелеными глазами, и его взгляд изливал на груды костей фосфорически мер-цающий, холодный свет.
Скелет, сидевший на земле у ног его, говорил, под-няв кости руки выше черепа и плавно качая ими в воз-духе:
– Каждая женщина должна принадлежать одному мужчине…
Но в его шёпот вплетался другой звук, слова его речи странно обнимались с другими словами.
– Только мертвому ведома истина!..
И кружились медленно еще слова:
– Отец, говорил я, подобен пауку…
– Жизнь наша на земле – хаос заблуждений и тьма кромешная!
– Я трижды был женат, и все три раза – законно…
– Всю жизнь он неустанно ткет паутину благопо-лучия семьи…
– И каждый раз на одной женщине…
И вдруг откуда-то явился скелет, пронзительно скри-певший своими желтыми и ноздреватыми костями. Он поднял к глазам Дьявола свое полуразрушенное лицо и заявил:
– Я умер от сифилиса, да! Но я все-таки уважал мораль! Когда жена моя изменяла мне – я сам предал гнусный поступок ее на суд закона и общества…
Но его оттолкнули, затерли костями, и снова, как тихий вой ветра в трубе, раздались смешанные голоса:
– Я изобрел электрический стул! Он убивает людей без страданий.
– За гробом, утешал я людей, вас ждет блаженство вечное…
– Отец дает детям жизнь и пищу… человек стано-вится таковым после того, как он стал отцом, а до этого времени – он только член семьи…
Череп, формой похожий на яйцо, с кусками мяса на лице, говорил через головы других:
– Я доказал, что искусство должно подчиняться комплексу мнений и взглядов, привычек и потребностей общества… _
Другой скелет, сидя верхом на памятнике, изобра-жавшем сломанное дерево, возражал:
– Свобода может существовать только как анар-хия!
– Искусство – это приятное лекарство для души, усталой от жизни и труда…
– Это я утверждал, что жизнь есть труд! – доноси-лось издали.
– Пусть книга будет красива, как те коробочки с пилюлями, которые дают в аптеках…
– Все люди должны работать, некоторые обязаны наблюдать за работой… ее плодами пользуется всякий, предназначенный для этого достоинствами своими и за-слугами…
– Красиво и человеколюбиво должно быть искусство… Когда я устаю, оно поет мне песни отдыха…
– А я люблю,- заговорил Дьявол,- свободное искусство, которое не служит иному богу, кроме богини красоты. Особенно люблю его, когда оно, как целомуд-ренный юноша, мечтая о бессмертной красоте, весь пол-ный жажды насладиться ею, срывает пестрые одежды с тела жизни… и она является пред ним, как старая распутница, вся в морщинах и язвах на истрепанной коже. Безумный гнев, тоску о красоте и ненависть к стоячему болоту жизни – это я люблю в искусстве… Друзья хорошего поэта – женщина и чёрт…
С колокольни сорвался стонущий крик меди и по-плыл над городом мертвых, невидимо и плавно качаясь во тьме, точно большая птица с прозрачными крылья-ми… Должно быть, сонный сторож неверной и вялою рукой лениво дернул веревку колокола. Медный звук плавился в воздухе и умирал. Но раньше чем погас его последний трепет, раздался новый резкий звук разбу-женного колокола ночи. Тихо колебался душный воздух, и сквозь печальный гул дрожащей меди просачивался шорох костей, шелест сухих голосов.
И снова я слышал скучные речи назойливой глупо-сти, клейкие слова мертвой пошлости, нахальный говор торжествующей лжи, раздраженный ропот самомнения. Ожили все мысли, которыми живут люди в городах, но не было ни одной из тех, которыми они могут гордиться.
Звенели все ржавые цепи, которыми окована душа жиз-ни, но не вспыхнула ни одна из молний, гордо освещаю-щих мрак души человека.
– Где же герои? – спросил я Дьявола.
– Они – скромны, и могилы их забыты. При жизни душили их, и на кладбище они задавлены мертвыми костями! – ответил он, качая крыльями, чтобы разо-гнать жирный запах гниения, окружавший нас темной тучей, в которой рылись, как черви, однотонные, серые голоса мертвецов.
Сапожник говорил, что он первый из всех людей своего цеха имеет право на благодарность потомства – это он изобрел сапоги с узкими носками. Ученый, опи-савший в своей книге тысячу разных пауков, утверждал, что он величайший ученый. Изобретатель искусствен-ного молока раздраженно ныл, отталкивая от себя изо-бретателя скорострельной пушки, который упорно толковал всем вокруг пользу своей работы
