Отцы-основатели отдавали себе точный отчет в своих действиях. Первый Военный секретарь писал, что английские колонисты осуществляли «полное истребление всех индейцев в наиболее населенных частях Союза» средствами «более жестокими для коренных жителей, чем конквистадоры при завоевании Мексики и Перу». Сразу по завершении своего собственного великого вклада в данный проект, Джон Куинси Адаме стал выдающимся критиком как рабства, так и «полного истребления всех индейцев», — политики, причисленной им «к гнуснейшим грехам этой нации, за которые Бог, по моему убеждению, однажды призовет ее на свой суд» (и заодно, возможно, осудит оные грехи образца 1999 года). Адаме надеялся, что его запоздалое прозрение каким-то образом поможет «несчастному племени коренных американцев, которых мы истребляем с такой беспощадной и вероломной жестокостью»40.
Операции по этнической чистке повсеместно проводились во имя великих моральных ценностей. Классическое описание их дал Алексис де Токвиль, который наблюдал, как армия США «посреди зимы» выгоняла индейцев из собственных домов в «помпезном спектакле» убийства и унижения, «триумфального шествия цивилизации по пустыне». Больше всего его поражало то, что завоеватели лишали людей всяких прав и истребляли их «со своеобразным удовольствием, хладнокровно, по закону, из человеколюбия, не проливая кровь и не нарушая ни одного великого принципа нравственности в глазах мира». Невозможно убивать людей с «большим почтением к законам гуманности», — писал он.
Когда задача по очистке континента от его коренных жителей была выполнена, завоеватели продолжили в том же духе на Филиппинах — опять «во имя гуманности» и «во исполнение своих высоких общественных и нравственных обязательств». Этнические чистки продолжаются до сих пор и в огромных масштабах, иногда посредством прямого насилия со стороны США, как, например, в Юго-Восточной Азии, иногда через их доверенных представителей, как в Центральной Америке, порой — по общим государственным соображениям, как это было внутри НАТО в годы правления Клинтона, но всегда с абсолютным «почтением к законам гуманности» и безупречной документацией, не считая случайных «ошибок», совершенных с «добрыми намерениями», или столь «больших преступлений», как проявленная в Косове неспособность перейти непосредственно к наземной войне.
Ни один из государственных мужей США не выразил раскаяния по поводу вьетнамской войны, кроме сожалений о том, что она нанесла ущерб самим американцам. Мы ничего не должны вьетнамцам, отметил главный гарант прав человека Джимми Картер, и не обязаны предоставлять им какую-либо помощь, потому что «разрушения были взаимными». Ни один благовоспитанный американец не выразил по этому поводу протеста и даже не подумал сказать хоть что-нибудь, заслуживающее комментария. Никому не показалось необходимым и отметить слова Джорджа Буша, который великодушно сообщил вьетнамцам о том, что мы не грозим им никаким «возмездием» за преступления, которые они против нас совершили, а только хотим получить честные ответы на единственный моральный вопрос, остающийся нерешенным в Индокитае: нам нужны останки американских летчиков, сбитых при самообороне, еще одна иллюстрация «мистического смысла жертвоприношения», который дал повод к зачистке Сербии41.
Если быть точным, то традиционная политика США состоит не просто в «этнических чистках». Сгодятся любые жертвы, — не только из людей определенной расы, религии, цвета кожи или других особенностей. Вообще целью является вселенская зачистка. Вот какова в действительности официальная политика, носящая имя «подавления переворотов» или «уменьшения силы конфликта».
Цивилизованным государствам в силу их истории и культуры не впервой возвращаться к традиционной задаче «зачистки» нестоящих, недостойных. Именно этот опыт на самом деле и позволил им выработать самые действенные способы отречения и ухода от многих вопросов. Восхищение лидерами и их благородными трудами здесь логично вытекает из тех интеллектуальных ухищрений, к которым еще на заре исторической эры прибегали придворные льстецы, — особенно после успешного применения силы, обычно вызывавшего дифирамбы в адрес правителя, «стоящего на высоких моральных позициях»42.
Высокие оценки этого специфического опыта цивилизованных становятся особенно актуальными в момент, когда бывает трудно измыслить другие аргументы, которые оправдывали бы проявление силы. Именно в подобных случаях часто приходится читать о «нравственном императиве», лежащем в основе благих дел «общества, которое ставит свободу личности превыше всего, лелеет гуманитарные идеалы и строится на культивировании неких обязательных качеств», и конечно, «проявлений не только обязательных качеств, но и благородных добродетелей». Столь возвышенное общество не может «терпеть массовых вспышек жестокости и страданий, остановить или хотя бы существенно уменьшить которые в наших силах». Наше благородство велит защищать «те нормы, которые, как учит наша политика, следует считать универсальными. Косово — именно такой случай»43.
О том, что Косово якобы тот самый случай, уже проникновенно заявляли Гавел, Уайсел и другие моральные вожди, салютующие главам центра мирового могущества. Продолжают ли подобные заявления тысячелетнюю традицию придворных льстецов? Или в данном случае они действительно оправданы, и то, что похвалы звучат в адрес сильного, — простое совпадение? Ответ на данный вопрос уже есть. Для этого достаточно проследить историю наших призывов в защиту благородных и универсальных норм средствами, могущими и немало навредить осознанным интересам сильного, которому мы выказываем свою лояльность; такое исследование не потребовало бы от нас чрезвычайных усилий.
Сравнивая благородных себя с ущербными другими, мы вносим существенный вклад в решение задачи о том, как продемонстрировать всем достоинства какого-нибудь очередного своего дела. В конце концов, мы же живем в «нормальном мире», который постоянно омрачается «способностью человека ко злу», чуждой нашим «практике и обычаю». «Мы хотим жить, быть счастливыми, богатыми, сильными» и не можем понять менталитет тех созданий, которые «стоически смиряются с потерей богатства и жизни», побуждая нас совершать геноцид, хотя мы останавливаемся у последней черты, не желая «разрушить самих себя».
Но подобные мысли порой приводили кое-кого и к сомнениям в необходимости предпринять благородное дело. Например, Генри Киссинджер по тем же причинам верил, что интервенция будет не только ошибочной (война станет бесконечной, безнадежной, как трясина), но и попросту бесполезной мерой: «Эти конфликты [на Балканах] веками решались с беспримерной жестокостью, потому что ни один из народов не был знаком — и, по сути, не верил — в западные концепции терпимости». Наконец-то нам стало понятным, почему не только армяне, но и европейцы в целом «веками» относились друг к другу с такой благородной заботой и «веками» же столь упорно пытались донести друг до друга свои идеи ненасилия, терпимости и любви к добру. В своих академических статьях Киссинджер более глубоко исследует различия между «нами» и «ими», определяя «глубочайшую проблему современного мирового порядка» как «различие в философских воззрениях», которые отличают Запад, «всецело преданный идее о том, что реальный мир является внешним для наблюдателя», от «культур, в свое время избежавших влияния ньютоновского образа мысли» и по-прежнему верящих в то, «что действительность полностью принадлежит к
Другие аналитики также воспринимают «балканскую логику» как противоположную логике гуманной разумности «нормального мира» или цивилизованного Запада. Историки напоминают нам об «отвращении к войне или вмешательству в чужие дела», являющемуся «нашей наследственной слабостью», и о нашей тревоге по поводу «неоднократных нарушений норм и правил, которые установлены международными договорами, конвенциями о правах человека», непокорными еретиками этого мира. Косово — это «новое столкновение Запада с Востоком», как гласит заголовок обзорной статьи в «Нью-Йорк Таймс», раскрывающей суть «Конфликта цивилизаций» Сэмюэла Хантингтона: образ «демократического Запада, его гуманитарные инстинкты, вызывающие неприязнь варварски бесчеловечных православных сербов», «понятны американцам», но непонятны другим, — и этот факт американцы должны учитывать вместе с теми
