— И 'фор', и 'афтер'. Я такой, я шуток не люблю, — прорекламировал себя Александр, и вдруг отсалютовал всем: — Привет, голубой патруль!
— Почему голубой? — серьезно спросила Лена.
— Так говорят, — почувствовал вызов не только в ее взгляде Александр. — Но у вас цвет другой.
Неудачно схохмив, он решил прикинуться простачком, помня, что это ее они обсуждали, катаясь на фуникулере.
— Может быть и патруль, может быть и похоже, но не голубой, — спокойно разъяснила Лена, не обратив внимания на его слабое попискивание.
— Московская идиома? — догадался Игорь.
Он помнит — этот парень столичный хлыщ.
— Так ты из Мааасквы? — обрадовался Сергей.
— Красссавчик, — после привычной и к месту выдержанной паузы очнулся Борис.
Все рассмеялись, отдав должное ситуации и бородатой шутке, а Александр с деланным удивлением посмотрел на Алексея, отступая, но при этом как бы спрашивая его, что неужели он с ними и неужели до сих пор жив?
— Не бери в голову, — стандартно успокоил его Алексей, — чувство юмора еще не оттаяло. К вечеру все станут нормальными людьми.
— Вечером все там будем, — задумчиво кивнул приятель.
Тем временем Степаныч обнаружил и привел начальника лагеря. Он оказался очень даже приодет — рубашка и шорты, что вполне соответствует председательскому тулупу или комиссарской кожанке. Он бодр и весел, и это несмотря на то, что очень всем занят.
— Ну что, все живы? — серьезной скороговоркой выдал он, не оставляя пауз для ответов. — От впечатлений никто не умер?
— Все в порядке, — в тон ему ответил Игорь, — хотя некоторые были на грани, но их быстро пронесло.
— Пронесло? — переспросил беспокойный начальник и озабочено покосился на туалет, предмет его начальственной гордости и всеобщей необходимости.
— Фигурально, — проследил Игорь его беспокойный взгляд.
— Слушай, Леха, — засуетился Александр, указывая глазами на мальчишку и пакет с мороженым, — я быстро.
— Давай, давай.
— Пойдем, Русланка, мороженое отнесем.
— А я дяденьку узнал, — уже на ходу, поспевая за Александром, пропищал мальчишка.
— Угу, — не сбавляя шага, полуобернувшись, ответил 'папашка'. — Это он убежал от нас пять дней назад, — и, прибавив громкости голосу, — бросил тетю Машу, а я тут возись с вами, со всеми!
— А он будет жить в твоей палатке?
— Угу.
— А мама?
— Одно другому не помешает, — справился с неловкой паузой Александр, смутившись скорее не от смысла, а от той детской непосредственности, с которой был задан вопрос и которую крыть нечем. Переглянулись взявшиеся за рюкзаки — они слышали весь затихающий в шуме моря разговор.
— Палатками в этих целях лучше не пользоваться — быстро среагировал административной мыслью начальник, — слышимость стопроцентная. И себе удовольствие испортите, и соседей измучаете. А кругом дети, и они тоже не спят!
При этом он почему-то посмотрел на Лену, ну и на Нину, заодно.
— Темный берег и шум прибоя — лучшие друзья туриста! — выдал разумный и привычно бодрый лозунг Сергей.
— Я подскажу выход — заверил не только его, но и всех остальных начальник, опять машинально бросив свой озабоченный лагерным обустройством взгляд на Лену.
'…изредка на мрачном фоне гор вспыхивали в различных местах яркие огни, и тотчас исчезали.
— Скажите пожалуйста, что это за огни? — спросил я шепотом у татарина, ехавшего подле меня.
— А ты не знаешь?
— Не знаю.
— Это горской солома на таяк связал и огонь махать будет.
— Зачем же это?
— Чтобы всякий человек знал — русский пришел. Теперь в аулах, — прибавил он, засмеявшись, — ай-ай, томоша идет, всякий хурда-мурда будет в балка тащить'.
(Л.Н.Толстой. 'Набег')
Дорога серой извилистой лентой блестящего на солнце асфальта, плавя над собою воздух, летит под капот и колеса машины, оставаясь в зеркале заднего вида уже приевшимися поворотами и предупреждающими знаками. Положив руки на руль, Аслан спокойным вниманием держит автомобиль на дороге и, не смотря на скорость, успевает поглядывать на синеющее и такое же одинаковое в движении, как и дорога, море. Иса сидит рядом, и как пассажиру ему делать нечего, а за многие часы набившие оскомину глаз солнце, асфальт и шуршание шин наводят дремоту. Поэтому, поклевав носом, он пытается уснуть, но подголовник плохо держит голову. Давно оставив позади грузинскую границу, они едут на север — там, между морем и склонами, в узкой полосе, называемой Большим Сочи, их ждет осевший в одном их поселков родственник. Он держит бар, один из многих, как частые бусы нанизанных на побережье.
Прочитав в старом советском паспорте национальность, пограничник попытался прожечь их взглядом, но они были спокойны и проехали мимо заставы с полосатыми шлагбаумами и орудийными стволами за забором без проблем — кроме денег и машины у них ничего не было. А в Грузии остались две крепышки- эстонки, и у них тоже кроме денег не было ничего. Жар первых боев поутих, и война перешла в тягучее, свойственное гончарному, на продажу, ремеслу русло, пугая его, Аслана, повседневностью жестоких привычек. Казалось, что ничто не может помешать вращению этого огромного круга, на котором судьбы людей мнет и лепит молчаливый учитель, с ледяным равнодушием глядя на глину жизни. Он не добрый и не злой, Аслан понимает это. Наверное, у него нет лица, а вместо глаз чернота, и он прячет эту черноту в холщевый мешок деревенского ремесленника, и смотрит оттуда сквозь рваные прорези, не снисходя до прицеливания.
Аслан не хотел брать крепышек, разумно считая все разговоры о 'белых колготках' глупостью, но его друг, большой любитель экзотики, умеет вовремя хрустнуть купюрами. Они вместе учились в Москве, хотя он, Аслан, скорее пытался учиться — отец хотел, чтобы у сына был настоящий, а не купленный диплом. Они, естественно, крутились, но после учебы Аслан вернулся домой — ему не понравилась Москва и москвичи. Он вообще не любил большие города и в этом был похож на отца. А друг остался и поднялся. В его глазах всегда хватало идей и упрямства, и когда на него вышел анекдотный проныра эстонец, он сразу же ухватился и позвонил Аслану. Прекрасно зная друга, Аслан, тем не менее, согласился не сразу, но убедившись, что столичная жизнь испортила, но не изменила тому характер, сдался. Предположив выгоду, он не ошибся — друг умел не только убеждать, но и платить, и вероятно благодаря этому до сих пор был жив, там, в большом столичном городе. Дамочки очень хорошо говорили по-русски, но характерный акцент, почему-то так нравящийся русским мужчинам, конечно же, выдавал их. А он, честно говоря, ничего интересного в нем так и не расслышал, да и разговаривали они мало.
Поворот, еще один, мелькнул указатель с названием поселка, с подсказкой близкого Туапсе — они подъезжают, а Аслан вспомнил, как, смеясь, все же нервничал его друг, рассказывая об их тренере папаше: оказывается, это он их и научил. Земляк переживал, опять же шутя и смеясь — что тихого выстрела в столице никто бы не услышал, а на мусульманском кладбище появилась бы еще одна богатая могилка приезжего джигита.
— Из Мааасквы, говоришь? — озвучил он старый студенческий анекдот, притормаживая и съезжая с трассы. Гравий мягко зашуршал под резиной, а Иса, почувствовав изменение скорости, открыл глаза.
