непонятном, пугающем языке? Вряд ли. Да: 'жить бы здесь и удить бы рыбу' — кажется, так когда-то проговорился Хома Брут за три ночи до своей смерти. Но музыка из звуков 'Му' и несложный бой барабанов разогнал видение.
Любя всех, от столика к столику слоняется лохматый турбазовский пес, привыкший к вечерним подачкам. В разговоре выяснилось, что новые знакомые с Новой Земли, гоняют в подземельях вредный атом, и тезка, глядя на собаку, уже рассказывает какой-то длинный случай из своей суровой северной жизни.
— …замерзает, и зимой там делать нечего. А весной, когда потеплеет, лед растащит, мы туда вертолетом вылетаем. Там у нас хибарка есть, пост наблюдения называется, и летом там постоянно сидит человечек. Ну вот, прилетели мы туда с мичманом, выгрузились. Вертолет улетел сразу же, а мы потихонечку коробки в дом таскаем, а их море — на весь сезон. Вокруг никого, пустота, подтаявший снег да скалы, и вода, там, внизу.
— 'На плато Расвумчорр не приходит весна, на плато Расвумчорр все снега, да ветра?'
— Да, и автомат, один на двоих. В общем, коробки носим, никого не трогаем — а некого трогать, и вдруг слышим — рррыык со стороны пролива. А там бугор такой, и откос, к воде под горку нужно спускаться, и на этом бугре стоит псина. Здоровая… Худая… Зубы оскалила и на нас смотрит, и рычит так, негромко. Даже не на нас смотрит, а как бы насквозь, как на еду. Видно, зимовала здесь, песцов ела, а теперь вот мы подвернулись. Взгляд такой нехороший, хищный, неподвижный. У нас там, в поселке, без лыжной палки на улицу не выйдешь, а тут черт знает где.
Мы сразу почувствовали себя фаршем, коробочки тихонечко поставили — мичман за автомат. А псина стоит к нам как бы боком, поджарая, большая. Мичман — бабах! Я смотрю — у нее шерсть на боку, так, пууфф, как от ветра, а потом бах — дырка. Он одиночным пальнул. Ее выстрелом туда, вниз, к воде отбросило, слетела моментально, и все, и не видно ничего.
Ну, мы так друг на друга поглазели, поудивлялись, но автомат далеко прятать не стали — и снова за коробки. Вдруг слышим — опять рычание, жуткое, громкое уже. Видим — псина из-за бугра появляется, голова сначала, тело, и к нам. Мичман коробку бросил, за автомат сразу же, и в лоб ей — бах, бах! Два выстрела. Ее опять пулями, как пинками, обратно вниз сбросило. Мы такие стоим, друг на друга уставились, он автомат уже из рук не выпускает, ждем чего-то, застыли. А оттуда, снизу, снова — рррааа! И топот! Земля, блин, трясется! Мы как ломанулись в дом, быстрее звука собственного пука, чуть из штанов, пардон, не повыскакивали. Никогда в жизни я так быстро не бегал!
А на окнах ставни — там ветра зимой, а особенно по весне очень сильные, стекла просто выбивает. Все ветра да снега, все по-честному. Но дверь открыта — мы же туда ящики таскаем. Как влетели — не помню, помню — что вот мы перед дверью, а потом раз — и мы внутри, и дверь на засове. У меня от страха чуть ли не полные штаны, ставни закрыты, с солнца не видно ничего.
Вдруг в дверь с той стороны — бабах! Нам показалось — дом покосился. Зверюга внутрь ломится, съесть нас хочет! Нас от двери как взрывной волной отбросило. Мичман в автомат вцепился, на автоматический перещелкнул, а у меня яйца, мильпардон, так вжались — дышать мешают. Я же точно видел все три попадания! А дверь — ходуном, а рычание — не передать! Собака баскервилей отдыхает. Но потом от двери отошла, вокруг дома еще потопала — а мы это, прикинь, изнутри слушали, и затихла.
А мы в доме еще долго сидели — страшно. Но в конце концов дверь приоткрыли и выглянули. Мать честная… все крыльцо в кровище, и вокруг тоже набрызгано, а зверюга лежит, недалеко так, и вроде мертвая уже.
Слушай, тезка, в жизни я такого страха не испытывал! Я ее палкой лыжной тыкаю, а мичман ее на мушке держит, представляешь картинку? Такой вот сверхъестественный случай. А главное — все три пули прошли. Первая ей бок пробила, насквозь — дыра с той стороны со стакан была, а из двух других одна в грудь попала, а вторая ей челюсть оторвала, нижнюю. Так что съесть она нас уже не смогла б, даже если б достала, но перетрусили мы — насмерть!
— Да, жутко интересная история, — согласительно кивнул Алексей. — А правду говорят, что если вывезти новоземельскую лайку на большую землю, то она обязательно помрет, не выдержит благоприятных условий жизни?
— С собой многие забирали, привыкаешь же к ним, но слышал я, что приживаются они и в самом деле, плохо. Бомжи, говорят, тоже от бани мрут. Так что если не на севере, то долго не живут. Да и живность всякую едят — не отучишь.
— Они большие, на лаек совсем не похожи, — решила поучаствовать в разговоре Света.
— Ты же видел обыкновенных лаек, у вас-то они есть? Или по телеку покажут, хаски там или самоедов, выращивают их где-то за границей. Там, где снега нет! Или в Москве. Небольшие собачонки, правда? А охотничья еще меньше — что ей белку облаять? Но там же — слоны, буцефалы шерстистые.
— Они на медведей больше похожи, — опять поучаствовала Света.
— Есть такой закон природы, — теперь решил поумничать и Алексей, — что чем дальше на север, тем больше размерчик. К примеру: уссурийский тигр больше чем бенгальский, а русский медведь больше чем кавказский.
— Мамонт больше чем слон, — вставила верную женскую мысль Света.
— Да, — согласился и с этой мыслью Алексей.
— Может быть, — задумался о законах природы тезка. — Там такие псы бывают, ничуть не меньше сенбернара, а ты видел, как эти сенбернары ходят? Вот-вот развалятся, и глаза, как у алкашей. А наши… крепкие, лобастые. Был у нас пес по кличке Пират, рыжий, одноухий, весь в шрамах. Так он один мог белого медведя держать. Бегает вокруг и за задницу кусает. Я вот подумал — а не подарить ли миру новую породу, 'островная лайка' называется? Так получается, что это единственная собака, живущая в естественных условиях.
— Кроме динго, — поддержала селекционную мысль мужа Света.
— Ну, вы решайте, пока, — Алексей встал из-за стола, — а я пойду, организую новую кружечку, и затем мы подумаем о родословной. Если, конечно, не соберемся вброд перейти Куру. Света, ты не против?
Она кивнула, соглашаясь и с новой кружкой и с форсированной Курой. И в самом деле, о чем же еще говорить простым полярникам теплой ночью на Кавказе? Конечно же, о севере. А на севере? Конечно же, о юге и о голубом, а не свинцовом море. А на работе? Конечно же, о женщинах. А с женщиной? Конечно же, о работе, с упоением выдавая секретнейшие 'тэ-тэ-ха' последнего, наисовременнейшего танка или самолета. Тем временем добрый пес — причина случайной темы, все так же тыкается влажным носом в незнакомые колени.
Явились новое пиво и новая пена, а гуманитарий-лещик, жертва сравнений, перевернувшись на другой, уже съеденный бок, уставился в ночное небо соленым глазом философа-пессимиста, в сотый раз пытающегося примирить чужую свободу и волю.
Алексею видно, что дружная компания туристов-альпинистов, решив поразмяться, принялась за танцы. Сергей, оставив скучать д`Артаньяна-Кешу, увел у него Людмилу, и теперь ловко и весело кидает с руки на руку ее легкую стройность. Игорь и Лена танцуют солиднее — партнеру довольно трудно увернуться от ее груди, а прижать покрепче он не решается. Стеснения нет, но и наглости тоже. В отличие от симпатично быстрой резвости Людмилы, полностью зависящей от сильных рук партнера, движения Лены свободны и красивы — она позволяет себя вести. Кроссовки, шорты, футболка с капюшоном, сильное тело, слишком прямая спина и гордая шея придают ей излишнюю мужественность, несалонность, что несколько портит ее в танце. Но если представить ее в платье, то королевой бала станет именно она. 'Песнь Валгунты' — пришла на ум заблудившаяся в глубинах памяти фраза. Бесспорно, Алексею очень нравится эта девушка. И не только ему — множество глаз выделяют из танцующих пар именно ее, а светлый узел тяжелых волос на затылке, как зачехленный стяг, ждет своего часа и ветра.
3.
Утро. Инструктор — типичный абрек, лысый и бородатый, но почему-то с украинской фамилией, знакомится с группой. Все собрались в залитом солнцем зале, с массой плакатов и стендов на стенах. Пунктиры горных переходов вьются по хребтам, склонам и перевалам из туши, а пронумерованные
