Арбелла была добра и деликатна, а поняв, что ее горничная еще и умна, стала непринужденной и откровенной с ней. И тем не менее, Риба была до благоговения преданна Кейлу. Он рисковал жизнью, чтобы спасти ее от того ужаса, который она всячески старалась забыть, но в кошмарных снах он возвращался к ней снова и снова. Она не могла понять холодности Арбеллы по отношению к Кейлу и решительно вознамерилась наставить хозяйку на путь истинный.
То, как она это сделала, стороннему наблюдателю могло показаться странным: она намеренно, притворившись, будто споткнулась, пролила на него горячий чай, предварительно позаботившись влить в чашку холодной воды, чтобы не обварить слишком сильно. Тем не менее чай был достаточно горячим. Кейл, вскрикнув от боли, сорвал с себя тонкую хлопковую тунику.
— О, прости, прости, — запричитала Риба, суетясь, схватила кружку холодной воды, предусмотрительно оставленную поблизости, и вылила на него. — Тебе больно? Прости.
— Что с тобой? — беззлобно сказал Кейл. — Сначала ты пытаешься обварить, а потом утопить меня.
— О, — всхлипывала Риба, — мне так жаль. — Продолжая извиняться и суетиться вокруг него, она вручила ему маленькое полотенце.
— Да успокойся ты, выживу, — утешил он ее, вытираясь, и добавил, обращаясь уже к Арбелле: — Мне придется переодеться. Пожалуйста, не покидайте своих покоев, пока я не вернусь.
Когда он вышел, Риба повернулась, чтобы посмотреть, сработала ли ее уловка. Как и любая сложная хитрость, она произвела сложный эффект. Что действительно вызвало у Арбеллы жалость, причем такую, какой она даже заподозрить в себе не могла, во всяком случае, по отношению к Кейлу, так это рубцы и шрамы на его спине. Едва ли можно было найти на ней маленький пятачок, на котором не было бы следов его жестокого прошлого.
— Ты сделала это нарочно?
— Да, — призналась Риба.
— Зачем?
— Чтобы вы увидели, что ему пришлось вынести, и не были так суровы — при всем моем к вам уважении.
— Что ты имеешь в виду? — спросила изумленная Арбелла.
— Можно мне говорить откровенно?
— Нет, нельзя!
— Тем не менее я скажу, раз уж все равно зашла так далеко.
По меркам местной знати, Арбелла не была напыщенной гордячкой, однако никто, тем более какая-то служанка, никто, кроме отца, никогда не смел говорить с ней в таком тоне. От потрясения она лишилась дара речи.
— Сейчас между вами и мной, мадемуазель, — быстро заговорила Риба, — быть может, не так много общего, но когда-то я тоже имела возможность почти ни в чем себе не отказывать, и будущее представлялось мне полным удовольствий, которые я буду получать и дарить сама. Все надежды рухнули в одночасье, и я поняла, как страшна и как невероятно жестока жизнь.
Она в подробностях поведала обо всем случившемся внимавшей ей с широко открытыми глазами хозяйке, не утаив ничего об ужасной судьбе своей подруги и о том, как Кейл, рискуя всем и не убоявшись собственной, еще более чудовищной участи, спас ее самое.
— Он не раз говорил мне во время нашего побега через Коросту, что мое спасение — самый глупый и безумный поступок, который он когда-либо совершал.
— И ты ему веришь? — выдохнула потрясенная Арбелла.
Риба рассмеялась:
— Не совсем. Мне кажется, иногда он говорит серьезно, а иногда шутит. Но я видела его спину (Риба позволила себе эту подмену действующих лиц ради достижения цели, тем более что это не противоречило истине), когда мы мылись в источнике — одному Богу известно, как он отыскал его в том жутком месте, — и Генри рассказал мне, что делали с Кейлом в Святилище. С самого раннего детства Кейла этот Искупитель Боско наказывал его за малейшую провинность — чем проще был проступок, тем лучше. Он ставил ему в вину все: скрещенные большие пальцы во время молитвы, отсутствие хвостика в цифре девять при письме… Он выволакивал его перед строем и яростно избивал: валил на землю и колотил ногами. А потом сделал из него убийцу.
К этому времени Риба взвинтила себя до крайней степени ярости, причем направленной не только против Искупителей.
— Поэтому странно, что ему вообще могло прийти в голову и пальцем пошевелить ради меня или вас, не говоря уж о том, чтобы рисковать собственной жизнью. — Как ни невозможно это себе представить, глаза Арбеллы Лебединой Шеи стали еще больше. — Так что, мадемуазель, думаю, давно пришло время перестать вам смотреть на него, задрав свой очаровательный носик, и выказать ему благодарность и сострадание, коих он заслуживает.
Теперь Риба уже несколько утратила чистоту намерений, коими руководствовалась, начиная свою отповедь, и отчасти любовалась собственным праведным гневом и смущением хозяйки. Но дурочкой она не была, поэтому поняла, что пора остановиться. В комнате надолго наступила тишина. Стараясь не заплакать, Арбелла часто моргала. Увлажнившимся взором она обвела стены, потом снова посмотрела на Рибу, потом опять на стены и тяжело вздохнула:
— Такое мне и в голову не приходило. Я была глубоко неправа.
В этот момент послышался стук в дверь, и вошел Кейл. Он не заметил той явной перемены, которая произошла в атмосфере комнаты за время его отсутствия. Перемена, между тем, была гораздо более глубинной, нежели думали Риба и даже юная аристократка, полагавшая, будто она многое поняла. Арбелла Лебединая Шея, красивая и желаннейшая из желанных, действительно была тронута и испытала жалось при виде страшных мет жестокости на спине Кейла, но к этому чувству примешивалось и другое, менее благородное: невиданной силы вожделение.
Обнаженный до пояса Кейл являл собой полную противоположность стройным юношам Матерацци, сильным и ловким. Кейл был широк в плечах и неправдоподобно узок в талии. В нем не было никакого изящества, это был комок мускулов и мощи, сравнимый с быком или волом. Его исполосованная шрамами фигура не привлекла бы внимания скульптора своей красотой. Но одного взгляда на него в тот момент хватило Арбелле Матерацци, чтобы что-то — не только сердце — замерло в ней.
27
— Итак, Искупитель, — проворковал Китти Заяц, поскребывая ногтями поверхность стола, на которой стояла золотая статуя Страбоновой Вожделеющей Венеры. От замирающего звука его голоса Искупителю Стремечку Рою казалось, что в ухо его мягко заползает нечто более ужасное, чем человек в состоянии себе вообразить. — Это очень странно, — продолжал Китти Заяц, уставившись на статую. Во всяком случае, Искупителю Стремечку Рою казалось, что он не сводит с нее глаз, на самом деле лицо Китти Зайца было, как всегда, скрыто под опущенным серым капюшоном, за что Искупитель возблагодарил Бога.
— Статуя ваша, если вы нам поможете. Какое значение имеют наши намерения?
Тихое поскрипывание ногтей по дереву продолжалось еще некоторое время, потом — Искупитель чуть не подпрыгнул от испуга — вдруг прекратилось, и полностью закрытая рукавом рука протянулась к статуе. Еще миг — и серая ткань чуть соскользнула назад, приоткрыв руку. Только это была не рука. Представьте себе нечто серое и волосатое, похожее на собачью лапу, но длиннее, с крапчатыми ногтями. Впрочем, что бы вы ни вообразили, оно будет далеко от жуткой действительности. Несколько секунд эти ногти нежно, как мать поглаживает младенца по лицу, ласкали статую, потом снова спрятались под рукавом.
— Красивая вещица, — проклокотал Китти Заяц. — Но я слышал, что ее распилили на десять частей и бросили в жерло вулкана в Дельфах.
— Как видите, нет.
Последовал долгий выдох, напоминавший горячее, влажное и дурно пахнущее дыхание большого и
