суждено было вырасти в космосе и стать сторожевой заставой, сменив родителей на посту.
Так появились Часовые, у которых не было иного смысла жизни, кроме как сторожить жуксов. Если же те вырвутся на свободу, Часовые умрут моментально.
Им внушили, будто служба необходима. Они существовали и существуют абсолютно бессмысленно, их поддерживает исключительно подобие веры, замешанной чуть ли не на мессианской идее. Кроме самих Часовых, в этой службе никто смысла не видит.
Вокруг планетарной системы жуксов мы выстроили тысячи непроницаемых стен. На защиту от угрозы бросили все силы, все ресурсы. Но военные решили поддержать напряжение, навариться на жуксах и создали новую систему приоритетов. Им удалось ее протолкнуть. Демократия была утрачена века назад, либерализм так и остался мечтой. Обществом, которое живет и строит экономику по военным стандартам, может править только военный диктат.
Зона за тысячеслойной стеной стала называться Ничейным космосом, там пространство искажено — такой эффект дает квантомарность. А все, кто живет в Ничейном космосе, пребывают в страхе, ведь искаженное небо у них над головами — это постоянное напоминание о жуксах, запертых за тысячами стен.
В Ничейном космосе не действует ни один закон цивилизованного мира. Это последнее прибежище пиратов. И оно мне отвратительно сверх всякой меры.
ФЛЭНАГАН
Я с Аллией. Атмосфера формальная… Я только что принял душ, причесался, привел в порядок седую бороду.
Мы в корабельном баре, выпиваем, едим. Смотрюсь, будто волк, которого заставили пользоваться вилкой и ножом.
— Не пускай ее к себе в душу, — утешаю я Аллию. — Я и не пускаю.
— Она ведь на самом деле не сноб. — Сноб, сноб. Еще какая снобиха!
— Но уважения нашего заслуживает. Задумайся, какую жизнь она прожила!
— Пробила путь наверх своей щелью.
— Враки и сплетни.
— Она убивала.
— И призналась в этом, понесла наказание. К тому же мы сами не ангелы.
— Мы солдаты.
— Мы убийцы.
— На войне как на войне. Ненадолго замолкаем.
— Позволь сказать кое-что, — заговариваю я.
— Что именно?
— Это не так-то просто.
— Говори уже, смотреть на тебя больно!
— Можно я прикоснусь к тебе?
— Ишь, выдумал!
— Знаю, ты любила Роба, но…
— Никаких «но»!
— Вдруг у нас с тобой что-нибудь да получится, а?
— Возьми себе в пассии Кэлен — ей все равно, с кем спать.
— Мы с ней уже переспали.
— И как?
— О, замечательно. Она даже мурлыкала, Аллия смеется.
— Слушай, — говорю, — дело не в сексе, а в любви. Я любил тебя и люблю до сих пор. Я по-черному завидовал Робу, хоть он и был мне другом. Прошу, скажи, что у меня есть шанс!
— Уф-уф-уф, аж мурашки по коже!
— Я каждое утро просыпаюсь в холодном поту, мне не с кем разделить одинокое ложе. Будь со мной, дели со мной мои страхи и радости.
— Я дала обет никого более не любить, даже если проживу тысячу лет.
— Глупости!
— Эти глупости помогают мне сохранить рассудок.
— Но я хочу тебя, не могу больше терпеть. — А руки тебе на что?
— Я и не жду от тебя любви. Удовольствуюсь… малым. Просто дружбой. И сексом. Сексом без любви, да. Можно ведь выполнять нехитрые телодвижения, пусть и без чувств.
— Обалденное предложение.
— Отчаяние мое велико, чересчур велико. Я живу слишком долго.
— У меня та же беда.
— Десять лет на том грузовике стали голгофой моей души. — Десять лет субъективного времени. На Земле прошли все пятьдесят.
— Значит, я постарел еще на полвека. — Мы оба.
— Поцелуй меня, Аллия. — Нет.
— Тогда обнажись предо мной. — Нет!
— Позволь же хотя бы представлять тебя в своих эротических фантазиях.
Аллия долго — очень долго — не отвечает. Потом говорит:
— Так и быть, но один раз. Не больше.
И я начинаю пожирать ее глазами: гладкую, нежную кожу, округлые, упругие груди, влажные губы чуть приоткрытого рта, черные волосы, обрамляющие идеальный овал лица…
— Ну, хватит. Я прекращаю.
— Больше такого себе не позволяй.
Я киваю и смотрю на нее холодным, начисто лишенным чувств взглядом коллеги. Я капитан, а она — член команды. Страсть утолена, и про любовь надо забыть. Я обещал, а мужик сказал — мужик сделал.
Я буквально вырезаю любовь к Аллие из своего сердца. Это сложная психологическая техника, но у меня получается.
Я будто бы никогда и не любил эту женщину.
— Полегчало? — спрашивает она… — Да, заметно, — говорю я.
Уголки ее глаз влажно поблескивают, но я притворяюсь, что ничего не заметил.
БРЭНДОН
Обожаю свои наручные часы, лучшего гаджета у меня еще не было.
В детстве у меня, правда, имелся мобильник (он же ПК и воображаемый друг). Я запрограммировал его так, чтобы он беседовал со мной подобно живому. «Брэндон, чувак, — бывалоча обращался ко мне телефон, — а не прогулять ли нам сегодня уроки?»
Я рассказывал ему о далеких планетах, а он мне — об устройстве Вселенной. Люди думали, будто я болтаю по со-тику с друзьями. Только зачем друзья, когда есть говорящий мобильник!
Скажите еще, что я ненормальный.
В школе я учился на одни пятерки, потому что память у меня цепкая, ничего не упускает. Бесило только, что на экзамены с мобилой не пускали. Ясен пень, учителя так боролись со «шпорами», но ведь надо же было понимать, что это — не просто телефон (фото- и видеокамеры/ПК/телевизор/МПЗ-плеер), а мой
Его звали Кзил. Не Козюль, не Козел, а именно Кзил.
