– Лени, ты превращаешься в тетку.
– Хьюберт, не дави на мозоль. Я последние полгода совсем без спорта и почти без гор. Собиралась сдать нормативы на серебряный значок, но где там… Я и дома-то почти не была. Одни премьеры и приемы.
– Беру над тобой шефство. Отныне каждый день буду к тебе приезжать и заниматься твоей фигурой. Обещаю, через месяц будешь выглядеть как фотомодель. Я даже стану твоим поваром. Берегись.
– Согласна, только с одним условием. Ты должен устроить мне встречу с Уолтом Диснеем.
– Почему именно с ним? Ты решила сменить жанр?
– У нас с ним было заочное соревнование в Венеции. Теперь мечтаю с ним познакомиться.
Максимум, что удалось в Голливуде, – это устроить показ «Олимпии» для небольшого количества прессы. Когда в зале погас свет, туда инкогнито стали проникать голливудские режиссеры и актеры. Всего было около пятидесяти человек, фильм приняли восторженно. Вышло даже несколько публикаций, везде писали о том, что в картине нет никакой пропаганды, и ее нужно показывать везде, где есть экран.
Дисней ее принял. Оказался волшебником и фантазером. Погружал во все тонкости, увлеченно рассказывал про каждый шаг создания своих рисованных картин. Лени было с ним легко, и она улыбалась весь день, как очарованная девочка. По поводу их заочного соперничества они тоже много шутили, оказалось – Дисней все это время мечтал посмотреть «Олимпию». У Лени была копия в гостинице, она предложила быстро за ней послать, но он только грустно покачал головой.
Через несколько дней Лени с ужасом прочитала публикацию в местной газете: Дисней вынужден был заявить, что, встречаясь с ней, совершенно не знал, кто она такая.
Лени поняла, что пора уезжать.
– Хьюберт, я больше так не могу. Это же самый настоящий бойкот! В чем я виновата? В том, что сняла фильм о красоте человеческого тела?
– Лени, ты сняла и другой фильм.
– Но, во-первых, я сняла его не по своей воле. Меня практически вынудили это сделать.
– Врешь.
– Хьюберт, это правда! Я и в Испанию убегала, и Руттмана[32] им в качестве режиссера приводила. Нет, Гитлер стоял на своем. Мне пришлось согласиться. Но, согласившись, я же не могла делать свою работу плохо! Я снимала так, как это все видела. Я не виновата, что так вижу мир! Я очарована всем прекрасным, Хьюберт, всем сильным, здоровым – всем живым! Если бы я снимала съезд торговцев овощей и фруктов, это тоже бы выглядело захватывающе!
– Ой, Лени, побереги пыл. Чувствую, тебе еще не раз придется отвечать за это. Ты, конечно, не от мира сего. Напоминаешь мне героиню сказки «Красавица и Чудовище». Боюсь только, финал будет не такой радостный.
– Послушай, я знакома с Гитлером и много раз говорила с ним так, как с тобой. Я доверяю своему сердцу. И я не одна – его любят все немцы, а народ не обманешь! Да что немцы, все иностранцы, кто его узнает, подпадают под очарование фюрера. Я знаю точно: Гитлер никому не хочет зла. Национал- социалисты не хотят ничего, кроме мира!
– Лени, ты должна помнить всегда: искусство – первая мишень для тоталитарного режима. У диктатуры нет выбора: сначала придавить свободу творчества, а потом взять под контроль все каналы его воздействия на сознание масс. Чтобы без помех транслировать нужную идеологию. Своими фильмами – и «Триумфом воли», и «Олимпией» – ты в этом участвуешь. Ведь только тебе удалось пока, хотела ты этого или нет, но думаю, что хотела, ты же очарована Гитлером, заявить что-то о новой мистике нацизма.
– Что же в «Олимпии» нацистского? Ты сошел с ума!
– Атлетизм, язычество, ритм.
– Иди напиши об этом очередную статью в голливудской газете.
– Лени, я хочу, чтобы ты знала, – Хьюберт сделал паузу, – тут повсюду за тобой ходят два детектива. Любой артист, продюсер, режиссер, осветитель – любой, кто захочет с тобой встретиться, да что встретиться – просто остановиться и поговорить, лишится работы. Велком ту Холливуд. Хев э найс дэй.
Это было уже слишком.
– Я уезжаю. Мне тут больше делать нечего.
– Лени, не горячись. Забудь про дела. У нас есть куча приглашений от частных лиц: ты еще не была в Палм-Спрингс, можно съездить на ранчо, побросать лассо и просто покататься на лошадях. В конце концов, я ведь еще занимаюсь твоей фигурой! И меня никто, даже ты, еще целый месяц не сможет уволить с должности боди-менеджера госпожи Рифеншталь.
В Берлин Лени вернулась в самом конце зимы. Разобрав почту, встревожилась: от друзей писем так и не было. Из Америки она, правда, им тоже не писала – ужасно, когда за тобой постоянно кто-то наблюдает.
Единственный, кто мог быть в курсе, это Альберт.
– Лени, я ничего про них не знаю. Слышал только, что проекту повысили режим секретности, после того как он был одобрен высшими инстанциями.
– А из ваших сотрудников кто-нибудь письма от них получал?
– Нет, Лени. Мои сотрудники никаких писем от них не получали.
Лени показалось, что он о чем-то задумался.
– Как ты думаешь, куда лучше обратиться? С доктором совсем не хочется связываться.
– Лени, потерпи. Одно дело – подготовить несколько эскизов, другое – довести проект до конца. Ты сама-то, вспомни, на сколько лет заныривала со своими фильмами! Условия там хорошие, они сконцентрированы, для дела так лучше. В Берлине, конечно, с этой точки зрения, слишком много соблазнов.
– Ну, а близких-то к ним подпускают?
– Не думаю, Лени. Зная наш бюрократический аппарат, если это государственный проект с категорией особой важности, никакие семьи в расчет не берутся.
– Альберт, прошу тебя, если будет хоть какая-то информация от них, сообщи. Я начинаю волноваться.
С доктором Лени встретиться все же пришлось. Их места оказались рядом за банкетным столом, на Днях немецкого искусства в Мюнхене. Он показался Лени слишком задумчивым и даже грустным, такого доктора Лени еще не видела.
– Лени, можно вас поздравить. Вы выиграли.
– О чем это вы?
– Вы действительно можете справиться с любой поставленной задачей.
– Ну, предположим. Но все же поясните, что вы имеете в виду.
Вместо ответа доктор улыбнулся и вдруг сказал:
– А мы тоже многое можем. Мы можем заставить с нами считаться любую силу, даже физическое явление. Например, заставить звук лететь медленнее. – Он победоносно посмотрел на Лени. – Фюрер больше не лает, – и подмигнул.
Гитлер как раз сидел напротив, рядом с супругой итальянского посла. В этот момент он поднял бокал и посмотрел на Лени.
– Вы хотите сказать, что вам удалось решить ту странную задачу? – улыбнулась Лени, вспоминая их разговор в танцзале.
– Да, все оказалось просто. Под землей проложили трубы – от трибуны во все концы стадиона. На одном конце поставили громкоговоритель, на другом – микрофон. Звук по трубе летит со скоростью, ему положенной, потом снимается микрофоном, вновь усиливается динамиком в дальней точке стадиона. И до ушей находящихся там людей долетает в тот же момент, что и звук от трибуны. Все просто. – Вдруг он посмотрел ей в глаза и неожиданно спросил: – Лени, а вам никогда не хотелось все это бросить, – он обвел глазами зал, – и бежать куда подальше?
Уж от кого Лени не ожидала этих слов, так это от доктора.
– Я постоянно пытаюсь это сделать. Но от вас ведь не скроешься.
– Лени, будьте честны перед собой. Вы без всего этого уже не можете. Вас же сюда не на аркане привели.
