искренне потешался всеобщим замешательством, а потом с удовольствием делился своим секретом.
Сохранил он эту экзотическую посудину до конца своих дней. В отставке, после заболевания поджелудочной железы, он вообще перестал употреблять спиртное, по большим праздникам отец выставлял перед собой подарок, наливал туда на два миллиметра коньяка. Над белым стеклом, заполняющим рюмку, коньяк растекался меленьким коричневым озерцом. И отец обязательно рассказывал о том, кто преподнес ему эту игрушку. После его смерти она затерялась, как и многие другие памятные мне вещи.
За столом серьезных разговоров не велось. Отец вспоминал свой визит в США, говорил о гостеприимстве и открытости американского народа, тепло отозвался о встрече с президентом Кеннеди в Вене. Правда, он не преминул посетовать, что его собеседник не понимает неизбежности изменений в мире, стремится его «законсервировать», а это еще никому не удавалось.
Немного поговорили о назначении, ожидающем посла. После обеда отец с Томпсоном пошли пройтись, а мама с Джейн остались на веранде, у них завязался свой разговор.
Прощание было теплым, я бы даже сказал, дружеским. Отец пошутил, что президент сделал хороший выбор. Посол вежливо поблагодарил за гостеприимство.
Джейн Томпсон оказалась среди тех, кто в 1971 году прислал соболезнование по поводу смерти моего отца.
В начале августа отец собрался в отпуск в Крым. Туда же обещал прибыть и король Афганистана Мохаммед Захир. Обычно король отдыхал в Италии или на Лазурном берегу, но глава правительства соседнего государства так настойчиво расхваливал прелести Черного моря и крымских пляжей, что игнорировать приглашение становилось просто неудобным.
Приезд короля отец расценивал как свою личную победу. Упрочение дружеских связей с королевством давно стало стратегической целью. Сложная граница в горах требовала спокойствия. Ее укрепление, содержание там войск обошлись бы стране в миллиарды рублей. Первую попытку установления взаимопонимания с королем отец предпринял еще в конце 1954 года, когда они с Булганиным остановились в Кабуле по дороге домой из Индии. Король принял их с подобающими почестями, но на сближение не шел, побаивался коммунистов. Отец рассказывал, как он отверг все, даже самые нейтральные предложения об оказании помощи, в частности, в строительстве хлебозавода и госпиталя. Другие страны принимали подношения с благодарностью, здесь же за благодарностью последовал вежливый отказ.
Потребовались годы дипломатической настойчивости, чтобы король поверил в наше дружеское расположение, искренность намерений, перестал опасаться подвоха и даже нападения с севера.
К1962 году отношения с Афганистаном я бы назвал дружественными. Король доверял нам настолько, что согласился на прокладку дороги от границы, разделяющей наши две страны, до Кабула. Не возразил он и на осторожный зондаж возможности строительства ответвления от трассы к иранской границе. Если основная ветвь служила исключительно торговым целям, снабжению города товарами, поступающими из Советского Союза, то возможность выхода к иранской границе обеспечивала маневр в случае возникновения военного конфликта. Строительство дороги отец считал высшим проявлением межгосударственного доверия, ведь она легко могла превратиться из торгового пути в стратегическое средство сообщения.
В то лето отец приложил немалые силы, стремясь убедить соседей в нашем миролюбии. Все свободное время он проводил с королем. Они поднимались в горы в Крымский заповедник полюбоваться на оленей. Объехали все южное побережье. Встречались почти ежедневно. Вместе купались, нередко обедали в семейном кругу. Король к отцу на дачу приезжал с наследником, женщины оставались дома.
Казалось, все шло удачно. О южной границе можно не беспокоиться.
В Женеве наконец удалось достигнуть согласия. Отец отступился, он понял, что уговорить США пойти на полное прекращение взрывов не удастся. По его мнению, дело тут не в контроле. Для такого решения мир еще не созрел. Невозможно разом остановиться на полном ходу.
На пресс-конференции в Белом доме 30 августа президент Кеннеди заявил, что он готов прекратить с 1 января 1963 года все испытания ядерного оружия, кроме подземных. Конечно, на основе взаимности со стороны Советского Союза.
Наш представитель на переговорах в Женеве Василий Васильевич Кузнецов 3 сентября получил директиву согласиться на запрещение испытаний в трех средах.
Одновременно последовало указание Ефиму Павловичу Славскому подготовиться к работе в новых условиях. Зарываться под землю.
В оставшиеся до наступления Нового года дни обе стороны стремились перещеголять друг друга, ведь больше подобной возможности не представится. Взрывы на Новой Земле, в Семипалатинске и на тихоокеанских островах гремели, не затихая.
Единственным человеком, взволнованным решением о проведении новой серии испытаний, оказался Андрей Дмитриевич Сахаров. Он снова обивал пороги, предупреждал, требовал, но воспринимали его протесты как блажь, причуды теоретика — все они, мол, немного не от мира сего.
После прошлогодней июльской стычки с отцом в Овальном зале Кремля Сахаров понимал: испытания не остановить. Сейчас он беспокоился по конкретному поводу. Очередной взрыв на Новой Земле ему представлялся нецелесообразным. В своем мнении он оказался одинок, остальные специалисты высказывались за.
Отчаявшись, Сахаров решил дозвониться до отца. Это оказалось нелегко, он в те дни, нигде не задерживаясь надолго, объезжал республики Средней Азии. С 26 по 30 сентября маршрут пролегал по Туркмении: Ашхабад, Мары, Небит-Даг.
Сахарову удалось поймать отца в Ашхабаде. Когда помощник доложил, кто звонит, и осведомился, что ответить, отец догадался, о чем пойдет речь. Ему вспомнился прошлогодний спор, оставивший неприятный осадок на душе. Как и большинство нормальных людей, отец не любил неприятных разговоров и по возможности старался их избегать. В данном случае объяснение представлялось ему бессмысленным. Правительство, взвесив все обстоятельства, приняло решение. Ученые высказались за взрыв, один Сахаров — опять против.
Появилось мимолетное желание не брать трубку, помощник придумает благовидный предлог. Но отец отогнал эту трусливую мысль, после той размолвки его отказ от разговора приобретет особый смысл. С Сахаровым так поступать нельзя, его необходимо выслушать, а если он не прав, то разъяснить, убедить, поспорить, в конце концов.
Я, конечно, не могу воспроизвести разговор, так как отец находился в Ашхабаде, а я в Москве. У меня сохранились лишь воспоминания о его рассказе. Он не воспринял доводов Сахарова, они показались ему наивными.
Сахаров, со своей стороны, тоже не понимал отца: как можно сиюминутные выгоды, военные или политические, возвышать над судьбой всего человечества?
Отец убеждал Сахарова, что он преувеличивает опасность взрыва, все его коллеги, не меньшие профессионалы, чем он, гарантируют успех и разумную безопасность. Спор зашел в тупик, и отец решил схитрить. Он предложил Сахарову изложить свои доводы Козлову, пусть разберется. Он ему даст поручение. Разговор закончился, оставив неудовлетворенными обоих собеседников.
Отец тут же попросил соединить его со Славским. Тот еще раз подтвердил: испытывать надо, все проверено и перепроверено. Сахаров просто паникует.
Славский предложил приблизить время взрыва. Когда все произойдет, спорить окажется не о чем. Отец согласился.
Когда Сахаров достучался в Москве по указанным адресам, действительно, предмета спора больше не существовало, он испарился вместе с металлической вышкой.
Отец не отмахнулся от своих разногласий с Сахаровым. Он не согласился с ним, но и не записал его в стан своих противников. Он верил в свою политическую правоту и прощал «наивное заблуждение» ученому. Каждый остался при своем мнении. О столкновениях с Сахаровым отец не раз рассказывал в те далекие годы, когда находился у власти. И в отставке, когда оба они попали в разряд диссидентов, отец не переменил свои оценки событий прошедших лет.
