американцы нашей стране и что мы можем им противопоставить. Конечно, все это уже не раз обговаривалось, но сейчас война из призрака превратилась в реальную угрозу. Малиновский угрюмо оглядел всех присутствующих и ответил, что материалы, карты, схемы можно подготовить к завтрашнему утру. В остальном же вооруженные силы приведены в боевую готовность, противник их врасплох не застанет. Отец согласился: завтра так завтра. Все равно за оставшиеся часы ничего радикально изменить не удастся. Главное сейчас, думать не о войне, а о том, как ее предотвратить.
На этом утреннее совещание Президиума ЦК закончилось. Отец задержал направлявшегося к дверям Громыко. Ему пришла мысль продублировать свое письмо, упредить его. Пока расшифруют, пригладят, уберут шероховатости, передадут, примут, доложат, пройдет уйма времени. А никому не известно, сколько еще вообще отмерено миру. Вот отец и хотел прибегнуть к уже испытанному методу, передать через доверенное лицо не послание — намек.
Дальше я пересказываю общепринятую и свою собственную версии этого эпизода Карибского кризиса.
Громыко поддержал идею отца. Тот тут же снял трубку и набрал номер телефона председателя КГБ. Трубку поднял Семичастный, этот телефон на секретарей никогда не переключался. Отец вкратце объяснил задачу Семичастный ответил, что такой человек, конечно, найдется, он без промедления отдаст все необходимые распоряжения. В Вашингтон ушло указание прозондировать американцев.
В Вашингтоне уже упоминавшийся некто Фомин (Феклисов) получил по недипломатическим каналам указание встретиться с кем-нибудь известным своими связями в верхах и выяснить его мнение по некоторым вопросам. Выбор Фомина пал на журналиста Джона Скэйли, вхожего в верха Государственного департамента и, что более важно, близкого к клану Кеннеди.
Такова общепринятая версия, отдающая КГБ пальму первенства в разрешении кризиса. Мне она не очень по душе. Почему какой-то, пусть и очень удачливый, агент предпочтительнее официального письма? Не похоже все это на отца. Скорее всего, не звонил он Семичастному.
Впоследствии Владимир Ефимович признался, что за время кризиса он с Хрущевым вообще не встречался ни разу,[90] и разведка КГБ, в отличие от Главного разведывательного управления Генштаба, в его разрешении практически не принимала участия.
Инициатива отца не означала приостановки работ на Кубе, там все шло своим чередом. Отец считал, если американцы заподозрят, что мы даем слабину, проявляем нерешительность, то с ними не совладать. Плиев в своих донесениях был краток: монтаж стартов производится в соответствии с планом. Американские аэрофотосъемки подтверждали его слова, сооружение ракетных стартов продвигалось в чрезвычайно быстром темпе.
С первого дня отец информировал Кастро обо всех предпринимаемых им шагах, сообщал о реакции Вашингтона. Казалось, было от чего занервничать, но, по словам Алексеева, Фидель сохранял завидное хладнокровие. Он занимал жесткую позицию, считал, что если проявить твердость, то американцы не отважатся на осуществление своих угроз. Посол соглашался с ним, считал, что Кастро прекрасно изучил психологию американцев.
Отец придерживался иной точки зрения. Он относил решительность Кастро за счет переоценки им «веса» устанавливаемых ракет. Наконец-то Куба в глазах своего лидера, казалось, если и не сравняется по силе с ненавистным северным соседом, то хотя бы сможет поспорить с ним.
В те дни остров выглядел как осажденная крепость Побережье, сплошь изрытое окопами и ходами сообщения, ощетинилось стволами орудий. Ждали десанта, не сегодня так завтра Кастро объезжал позиции, подбадривал бойцов. Призыв «Родина или смерть!» стал лейтмотивом его выступлений.
Если в среду 24 октября в Белом доме впервые прозвучали слова о возможном обмене кубинских ракет на турецкие, то в четверг подобные предложения посыпались как из рога изобилия. Аналогия напрашивалась сама собой. Известный политический обозреватель Уолт Липман посвятил этому вопросу большую статью. Австрийский министр иностранных дел Бруно Крайский выдвинул туже идею.
На вечернем заседании Исполкома в Белом доме предложение возникло снова. Однако его обсуждение решили отложить до получения ответа из Европы.
Он не заставил себя ждать. Первым откликнулся посол США при штаб-квартире НАТО Томас Фиклеттер. Позицию Турции он охарактеризовал предельно четко: «Юпитеры» рассматриваются «как символ решимости союзников использовать атомное оружие в случае нападения русских как с использованием обычного, так и ядерного вооружения, поэтому турки крайне заинтересованы в присутствии ракет на их территории».
Ну прямо один в один аргументация отца в пользу постановки ракет на Кубе.
Пятница 26 октября принесла новые волнения не только отцу. Краткая передышка, если только можно употребить подобное слово, закончилась. Утром Исполком особо озаботился проблемой блокады. Она действовала уже третий день, шеренга кораблей Атлантического флота перегородила океан, а никого еще не задержали. Редкие корабли, явно следующие на Кубу, пересекали запретную линию беспрепятственно.
Президент продолжал противиться досмотру судов под советским флагом. «Если нет абсолютной уверенности в наличии у них на борту ракет или другого оружия, могущего быть отнесенного к наступательному, то лучше не дразнить гусей», — считал он.
В четверг к вечеру, казалось, появилась возможность продемонстрировать решимость. К рубежу подходил пассажирский теплоход «Фолкер Фройндшафт» под флагом ГДР. И тут президент не захотел связываться. Если дело примет дурной оборот, то стрельбу по безоружному пассажирскому судну будет невозможно оправдать.
Наконец отыскали компромиссное решение. Командованию Атлантического флота пошло указание перехватить первое же непассажирское судно, следующее не под советским флагом. Ранним утром 26 октября под эту категорию подпал зафрахтованный Советским Союзом шведский грузовоз «Коллангатта». И его решили пропустить, не хотелось Белому дому вызывать неудовольствие правительства традиционно нейтрального европейского королевства. Решили выбрать кого-либо попроще, побезответнее.
Жребий пал на грузовоз «Марукла», принадлежащий Панамской компании, зарегистрированный в Ливане и зафрахтованный Советским Союзом для доставки груза из Риги в Гавану. Ни у кого не вызывало сомнения, что на нем нет оружия и конфликта не возникнет. Всю ночь «Маруклу» преследовали два эсминца — «Джон Пирс» и «Джозеф П. Кеннеди». Последний командование флотом выбрало, видимо, чтобы доставить удовольствие президенту.
Как только в пятницу в 6.50 утра судно пересекло запретную линию, ему приказали застопорить машины. С эсминцев спустили вооруженные катера с абордажной командой. Обошлось без инцидентов, оружия на борту не обнаружили, в его трюмах лежали рулоны газетной бумаги, стояли мешки с серой и ящики с запасными частями для тракторов. «Марукле» разрешили следовать дальше своим курсом.
В Белом доме считали, что перехват «наглядно покажет Хрущеву, что мы переходим к усилению блокады». При этом как бы демонстрировалась сдержанность, советские суда пока оставались неприкосновенными.
К тому моменту, как весть о задержании «Маруклы» достигла Москвы, письмо президенту США уже находилось на пути в Вашингтон.
Донесение ЦРУ в пятницу 26-го свидетельствовало, что на советских ракетных базах сделан еще один шаг к завершению работ. Невзирая на блокаду, переписку, угрозы и приглашения к компромиссу, строители продолжали укладывать бетон, монтажники собирали конструкции, электрики прокладывали кабели. Час за часом, день за днем.
Президент приказал увеличить число разведывательных полетов с двух в день до двенадцати. Фактически теперь изменение обстановки фиксировалось каждый час. Началась подготовка к ночному фотографированию. Однако все это позволяло только фиксировать, но не влиять на ситуацию. Военные усилили давление, печать обвинила президента в нерешительности. Кеннеди постепенно сдавал позиции. Все громче в Исполкоме звучали голоса, ратующие за военное решение проблемы.
Утром в пятницу президент Кеннеди дал указание Государственному департаменту приступить к разработке первоочередных мер по созданию новых органов власти на Кубе после ее оккупации американской армией. Комитет начальников штабов начал практическую подготовку вторжения. Войска подтягивались к местам погрузки, гражданским судам было предписано покинуть опасный район. Ракетные
