Анастас Иванович обо всем догадался, этой горькой вести он ждал и вчера, и позавчера, и в день отлета из Москвы… Он попросил посла съездить в посольство, привезти телеграмму. Здание посольства было неподалеку, на машине можно обернуться за пять минут. Алексееву не хотелось в такой момент оставлять Микояна один на один с Кастро. Но и не ехать невозможно. Никому другому он не решался довериться.
Из соседней комнаты через секретаря Фиделя Кастро Алексеев передал ему записку, где, сообщив о случившемся несчастье, просил сделать перерыв в деловой беседе.
Через полчаса посол вручил телеграмму Микояну. Отец посылал свои соболезнования, а принятие решения о возвращении в Москву на похороны оставлял на усмотрение Анастаса Ивановича. Переговоры прервались. Запал у Фиделя прошел. Гости, извинившись, уехали. В особняке Анастас Иванович попросил оставить его одного…
Неопределенность продолжалась около часа. Дверь в комнату Микояна оставалась плотно закрытой. Алексеев с переводчиками и немногочисленными сопровождающими лицами вполголоса переговаривались в зале. Наконец появился Микоян. Лицо у него посерело, осунулось. Его и без того некрупная фигура как бы еще больше усохла.
— Я остаюсь, — хрипловато проговорил Анастас Иванович, — там я уже ничем не смогу помочь, а здесь…
Он на минуту замолчал.
— Серго полетит в Москву. Отправьте его ближайшим самолетом, — попросил он посла и повторил: — Здесь я нужнее.
О смерти Ашхен Лазаревны сообщили в газете «Правда». Отец поручил помощнику проследить за подготовкой печальной церемонии, хотя в этом не было особой необходимости. В хозяйственном управлении Совета министров знали, что надо делать.
Ни в зал прощания, ни на кладбище сам отец не поехал. Он не переносил похоронный ритуал. Микоян ни словом, ни намеком не упрекнул своего друга, но не простил ему этого до конца своих дней.
Переговоры на Кубе возобновились на следующий день. Случившееся несчастье, жертвенное решение Микояна остаться смягчили напряженность, заготовленные Фиделем упреки так и остались невысказанными.
Тем не менее договоренность достигалась с огромным трудом. Американские представители проявляли жесткость, вызывавшую острую реакцию кубинцев. Все усугублялось тем, что о прямых переговорах не было и речи, все предложения, аргументы и, в конце концов, пункты соглашения путешествовали по сложному маршруту: из Нью-Йорка, где Кузнецов состоял в контакте с Макклоем и Стивенсоном, в Москву, оттуда в Гавану к Микояну для обсуждения с Фиделем и таким же кружным путем назад.
В Москве о каждом шаге обязательно докладывали отцу. Куба отнимала у отца массу времени, требовала к себе неослабного внимания, но постепенно ее проблемы теснили новые, не менее важные вопросы.
В ноябре на первое место выходила подготовка к пленуму ЦК. Отец возлагал на него особые надежды. Намечалось изменить структуру партийного руководства, разделить обкомы по производственному принципу: на промышленные и сельскохозяйственные. По мысли отца, нововведение обещало сделать руководство народным хозяйством более квалифицированным. В Москве предполагалось учредить специальные бюро ЦК КПСС, координирующие действия народнохозяйственных комплексов, в первую очередь промышленность и сельское хозяйство.
Теперь задумка превращалась в реальность.
К 10 ноября напряженность вокруг Кубы существенно спала. Последним камнем преткновения оставалась инспекция. Проблема все больше из технической превращалась в чисто политическую. Ведь любое изменение на уже бывших ракетных позициях скрупулезно фиксировали У-2. Их полетам над Кубой никто не препятствовал. Они отснимали пленки милю за милей. Фотоснимки свидетельствовали, что демонтаж стартов идет полным ходом: что разбирают, что режут сваркой, а бетонные фундаменты просто взрывают. Таить мы ничего не собирались. Отец строго приказал: никаких хитростей, уходим навсегда.
Наконец, сразу после ноябрьских праздников, Министерство обороны США официально объявило, что «все находившиеся на Кубе баллистические ракеты средней и промежуточной дальности действия, о которых было известно, демонтированы».
На окончательную эвакуацию ракет понадобилось всего четыре дня и восемь судов. Операция началась 5 ноября. Первым загрузился «Дивногорск», за ним «Братск», «Иван Ползунов», «Лабинск», «Михаил Аносов» и «Волголес». А замыкали «Игорь Курчатов» и «Ленинский Комсомол», отплывшие из порта Касильда 9-го.
Американцам оставалось убедиться, что все ракеты покинули остров. У-2 здесь оказывались бессильными.
Кубинцы продолжали упорствовать. Они так и не допустили на свою территорию не только американцев, но и кого бы то ни было еще, даже под эгидой ООН, даже в порты, на борт советских судов. Кастро твердо изложил Микояну свою позицию: «Вы можете соглашаться с США, идти им на уступки, вам, великой державе, легче. Мы страна маленькая и не позволим унижать себя, тем более что с нашей стороны никакие международные нормы не нарушались».
В конце концов договорились с американцами пересчитать ракеты во время их транспортировки на судах. И здесь Фидель остался непреклонен: «Делайте что угодно, но за пределами территориальных вод Кубы. В наших границах — никаких инспекций». Решили организовать встречи транспортов с досматривающими американскими боевыми кораблями в открытом океане. На борт наших судов, суверенную территорию Советского Союза, отец допускать чужих контролеров отказался. Снова нашли компромисс.
Ракеты закрепили на палубе открыто. Американцы, подойдя борт к борту, могли их рассматривать, фотографировать, только руками не трогать. 11 ноября заместитель министра обороны Росуэлл Гилпатрик заявил, что они таким образом насчитали 42 ракеты, столько, сколько, по предположениям ЦРУ, находилось на Кубе. Но тень сомнения осталась: Соединенные Штаты не могут без проведения инспекции на месте «быть уверены, что 42 — это число всех ракет, завезенных на Кубу». Опять инспекция. Американцы напрасно сомневались, ракет действительно было 42. Шесть из них — учебные, они вообще не могли взлететь.
Стратегические ядерные боеголовки возвращались так же, как и прибыли: без шума, без инспекций. Американская разведка так и не выведала, находились ли они на острове.
Тактическое ядерное оружие пока оставили на Кубе, с одной стороны, не хотели привлекать к нему дополнительное внимание, с другой — так, на всякий случай.
Вслед за ракетами потянулись домой суда с наземным оборудованием. Солдаты на корабли грузились налегке. Все, с чем они прибыли на Кубу: танки, орудия, бронетранспортеры, не говоря уже об автоматах и пулеметах и даже сшитых в нашей стране десятках тысяч комплектов кубинской военной формы, в которую в целях конспирации облачались наши военнослужащие, оставалось на острове.
Однако на Кубе осталась не только амуниция. Одной из советских моторизованных бригад предстояло на долгие годы задержаться на острове. В случае высадки вражеских сил ей вменялось, «показав флаг», в первые же часы вступить в бой. Конечно, три тысячи человек, даже хорошо обученных и отлично вооруженных, погоды не делали, но одно присутствие советского регулярного воинского формирования сразу превращало семейное выяснение внутриамериканских отношений, к чему в мире давно привыкли, в конфликт мирового значения.
В Белом доме не возражали, но, как и в случае с турецкими ракетами, категорически отказались от любых публичных заявлений, даже самых осторожных. Просто закрыли глаза. Американской разведке предписали не замечать чего не следует…
После вывода ракет свет клином снова сошелся на Ил-28. Кеннеди давил, настаивал, угрожал. Горячие головы в Исполкоме вновь предлагали атаковать аэродромы. А уж печать, та просто неистовствовала.
Корабли Атлантического флота США, выстроившись в цепь, продолжали держать блокаду.
