Карибский кризис преодолели, о чем можно было договориться, стороны договорились. Проблемы, разрешить которые время не пришло, остались в наследство будущим поколениям.
Не возьмусь судить о президенте Кеннеди. Но для отца эти тринадцать дней в октябре значили очень много. Завершалась эпоха. Эпоха американского превосходства в мире. Силе теперь противостояла равная сила. Любой кризис мог привести к взаимной гибели.
Если смотреть на события тех лет сквозь призму прошедших десятилетий, то в результате Карибского кризиса отец получил то, чего он добивался все эти годы: американцы де-юре признали Советский Союз равным себе по разрушительной мощи. В мировой табели о рангах Советский Союз переместился на первую строку, из восточноевропейско-североазиатской страны превратился в одну из двух сверхдержав. И это при том, что США сохраняли ядерное преимущество в соотношении 8,3:1. Но все изменилось за эти тринадцать дней, американцы нутром ощутили дыхание смерти, и их больше не интересовало, кто кого сколько раз может уничтожить. Они хотели жить.
История любит парадоксы. Признание американцами наступившего паритета — в первую очередь заслуга американской прессы. Две недели нагнетания страха, ожидание наступления с минуты на минуту атомного апокалипсиса, драматические подробности, расписывающие смертельную мощь «кубинских» ракет, навсегда врезались в историческую память американской нации.
Возможность и целесообразность нанесения по Советскому Союзу превентивного ядерного удара, за это периодически ратовали наиболее ретивые американские генералы, в первую очередь командующий стратегической авиацией США Лациус Ле Мэй, более не рассматривались никогда.
Тот самый Ле Мэй, который совсем недавно, в 1950-е годы, не раз засылал груженные атомными бомбами Б-47 на территорию Советского Союза. Операция называлась «Дразнить медведя» и преследовала, по словам ее авторов, чисто тренировочные цели. Самолеты пролетали над Северным полюсом и затем вторгались в наше воздушное пространство над Сибирью. Ле Мэй знал, что там нет не только средств ПВО, но и радиолокаторов оповещения. Так что нежелательных встреч не предвиделось. В душе же он хотел оказаться неправым, пусть «красные» собьют один из его бомбардировщиков, и тогда он обрушит на них всю свою ядерную мощь, сотрет с лица земли ненавистных «комми».
Теперь подобные мечтания отошли в прошлое, с Советским Союзом приходилось разговаривать на равных.
Кубинскому апогею конфронтации должно было прийти на смену мирное противостояние сторон, сохранение статус-кво. Еще не признаваясь самому себе, отец внутренне сделал шаг навстречу предложению Джона Кеннеди, сделанному в Вене.
После Карибского кризиса несколько успокоилось и в Берлине. Оба руководителя повели себя осмотрительнее, мудрее.
В столкновении они познали друг друга, прониклись взаимным уважением. Вот какими словами вспоминал отец о президенте Кеннеди: «…конечно, с оговоркой, насколько можно ручаться за человека других политических взглядов, я верю Кеннеди и как человеку, и как президенту… Из всех президентов, которых я знал, Кеннеди — человек с наиболее высоким интеллектом. Он — умница и резко выделяется на фоне своих предшественников. Я никогда не встречал Рузвельта. Может быть, Рузвельт его превосходил.
В моей памяти сохраняются лучшие воспоминания о президенте. Он проявил трезвость ума, не дал запугать себя, но не дал и опьянить себя мощью США. Он не пошел ва-банк. Не требовалось большого ума, чтобы развязать войну, он проявил мудрость, государственную мудрость, не побоялся осуждения правых и выиграл мир».
А вот какими словами рассказывает Роберт Кеннеди о впечатлениях американского президента об отце: «С самого начала президент Кеннеди считал советского премьера человеком рассудительным и умным… Он уважал Хрущева за то, что тот правильно оценил интересы собственной страны и интересы всего человечества».
Несмотря на разницу стилей, слова подобрались очень схожие.
Проведя на Кубе без малого месяц, сделав все, что было в его силах, Микоян собрался домой. Переговоры завершились компромиссом. Именно ради него и направляли «мастера». Хотя он и не убедил Фиделя Кастро по всем пунктам, но пламя, грозившее пожаром, удалось сбить. Остались чадящие дымом угли. Одни загаснут сами, а над иными придется еще потрудиться.
Выступив 25 ноября на прощание по гаванскому телевидению, Микоян отправился в Нью-Йорк. Его прибытие в США совпало с заявлением министра обороны Роберта Макнамары о том, что все вооруженные силы возвратились на места своего базирования.
29 ноября Анастас Иванович в Вашингтоне встретился с Джоном Кеннеди. Это была первая встреча члена советского правительства с американским президентом после кризиса. К сожалению, я не знаю подробностей состоявшейся беседы.
1 декабря Микоян возвратился в заснеженную Москву, третьего он отчитывался на Президиуме ЦК. Выступили, кроме самого Микояна, Хрущев, Косыгин и приглашенные Громыко с Малиновским. Одобрили «проведенную Микояном в трудных условиях работу в интересах нашей страны и Кубы».
Подводя общий итог операции «Анадырь», сошлись на том, что «линию считать правильной, Кубу удалось сохранить», но главное, как подчеркнул отец: «Мы теперь участники мирового клуба. Набрали большую силу».
Поведение Кастро, обозначившийся в последние дни его крен в сторону ультрареволюционной риторики китайцев отца насторожили, по его мнению: «Кубинцы ненадежные союзники. Мы должны помогать Кубе, строго относиться к своим обязательствам, но от договора о взаимопомощи с ними пока воздержаться, ограничиться, да и то через какое-то время, декларацией».
«Кеннеди, думаю, сдержит слово. — Отец перешел к характеристике общей обстановки в мире после кризиса. — Что же касается китайского руководства, то (несмотря на все их обвинения нас в трусости и капитуляции перед американским империализмом, попытки склонить Кастро на свою сторону) — мосты не сжигать».[102]
На мой взгляд, история Карибского кризиса осталась бы неполной без рассказа о первом визите в нашу страну Фиделя Кастро, его встречах с отцом. За «душу» Кастро между СССР и Китаем велась настоящая борьба. Кастро колебался. Отец переживал. Он вложил душу в этого бородача и теперь относился к нему почти как к сыну.
О возможности приезда Кастро в СССР впервые я услышал зимой 1963 года. Слухи то разрастались, становились почти реальными, то сходили на нет. Наконец в начале весны отец сообщил, что окончательно договорились о визите, обстановка вокруг Кубы успокаивается, Кастро может безбоязненно покинуть остров. Решено, что прилетит он на нашем Ту-114 к Первомаю. Отцу хотелось показать гостю праздник, да и погода потеплеет.
В последних числах апреля под покровом секретности Ту-114 вылетел из Москвы в Гавану за Кастро. И «профессионалы», и отец придерживались мнения, что нельзя исключить возможность «случайной» атаки самолета с Фиделем над океаном. Как известно, в ходе проведения операции «Мангуст» не раз ставилась задача его физического устранения. Поэтому о визите Фиделя Кастро решили объявить, когда он окажется вне опасности, приземлится в Мурманске.
В Москве приготовили торжественную встречу с митингом на Красной площади. Как космонавту. Людей туда загонять не пришлось. Отгремел митинг, отмаршировал первомайский парад, отшагала демонстрация. Кастро, казалось, был покорен искренностью дружеских чувств. 2 мая отец привез его к нам на дачу. С порога на Фиделе повисли внуки. Мой сын Никита, ему тогда еще не исполнилось трех лет, завладев гостем, потащил его на поляну слушать, как жужжат первые весенние шмели.
В тот день отец не вел разговоров о делах. Серьезным переговорам предстояло начаться на следующий день. Отец запланировал увезти Кастро из Москвы и там в узком кругу постараться убедить его. Удалось это не сразу, пришлось потрудиться.
Фидель провел в Советском Союзе 35 дней, и не менее половины этого срока — с отцом. Он объехал почти всю страну, побывал в Волгограде и Ташкенте, Братске и Киеве, Тбилиси и Сухуми. У отца с Фиделем установились доверительные отношения.
Отец доказывал Кастро: президент США сдержит свое слово. Кубе гарантировано шесть лет мирного
